Немцам прямо в окопы, на передовую, подвезли железные печки с самоварными клепаными трубами, а также брикеты прессованной угольной крошки. Очень удобное это топливо – угольная крошка: и разгорается быстро, и горит жарко. Казаки добыли несколько таких печушек с брикетами – остались очень довольны.

Стрельба на замершей линии фронта выдавалась редко.

Под Млавой в районе деревень Руда и Зеленая, где разбил свой зимний бивуак эскадрон Семенова, было много зайцев. Косые развелись в количестве немеряном и обнаглели вконец – повадились совершать налеты на деревни и обгладывать яблочные стволы до корней. От косых обжор не стало спасу.

За дело взялся молчун Луков. Он оказался ловким охотником – каждый день потчевал забайкальцев печеной зайчатиной.

Вооружен был Луков старой, в простеньких облупившихся ножнах шашкой с вытертой деревянной рукоятью. На вид неказистая шашка ловко сидела в руке, будто вместе с рукой и была рождена.

Однажды перед Луковым бросили кусок тряпки.

– Руби!

Луков стремительно выхватил шашку из ножен и, прежде чем ткань упала, рубанул по ней лезвием. Тряпка развалилась на две части.

Казаки присвистнули, с завистью поглядели на шашку Лукова:

– Однако!

В следующий раз также решили проверить качество луковской шашки, нашли в ранце убитого немца шелковый, светящийся насквозь, легкий, как воздух, платок. Перед Луковым бросили его – небольшой шелковый лоскут буквально повис в воздухе; он парил, будто бабочка, затем, едва пошевеливая краями, тихо поплыл вниз. Луков неторопливо обнажил шашку, поплевал на лезвие и коротким несильным движением распластал платок.

– Вот это да! – Казаки дружно вздохнули, и во вздохах этих слышалась зависть. – Что за шашка у тебя такая, а? Неужто из дамасской стали сработана? А?

В ответ Луков лишь приподнял одно плечо – не знаю, мол. Может, и из дамасской…

– Ну откуда она у тебя взялась?

Луков вновь, словно не умел говорить, приподнял другое плечо.

– Может, ты ее где-то купил или у врага отнял, а? Либо она тебе досталась по наследству от деда? А?

Тут у Лукова прорезался голос – наконец-то, – он степенно откашлялся в кулак.

– Вы правы, от деда, – проговорил он. Голос у него был глуховатый, с пороховым треском. – Дед ее привез из Китая.

– А что за сталь? Ведь только дамасская сталь рубит шелковые платки.

Луков снова приподнял плечо: главное не что за сталь, главное – чтобы шашка, срубая голову очередному врагу, пела песню. А принадлежность стали к той или иной плавильной печке – дело десятое.

Скорее всего, эта шашка была сделана в Японии – японцы знали секреты стали не хуже дамасских мастеров, умели напаивать сталь на сталь, сталь жесткую на вязкую, могли закалить клинок до такого состояния, что он запросто рубил железо, мог стать черным алмазом и рубить сталь…

– Японская это сабля, – пришли к окончательному выводу казаки и, будто бы точку поставив, прекратили завидуще поглядывать на шашку Лукова.

Заячья несметь что-то стронула в Лукове, он даже говорить начал – проснулся, значит, корешок – как-то, случайно выгнав из кустов очередного беляка, ленивого, толстого, неповоротливого, он задумчиво произнес:

– М-да-а…

Вытащил из ножен шашку, посмотрел на нее и снова вогнал в ножны.

Потом отвязал свою Рыжуху, отмеченную, будто орденом, счастливой белой звездочкой, легконогую гривастую кобылу, оседлал ее и выехал в поле.

Зайцы встретили Лукова настороженно. И правильно поступили – казак пошел на них в атаку, как на немцев. Через полминуты он насадил одного зайца на острие шашки, будто на вертел. Сбросил его в брезентовый непромокаемый «сидор», поскакал к следующему кусту. Через полторы минуты в «сидоре» копыхался еще один заяц.