Таким образом, миссия идеи ассоциированного сверх-адаптивного интеллекта (АСИ) по завершению эпохи расколотого бытия и обеспечению сущностного взаимодействия гностического и логического мыслительных архетипов, в свете всего сказанного, обретает все более отчетливые контуры и сферу приложения.

Осознаваемое – неосознанное

Следующим шагом в проведенном эпистемологическом (историографическом) исследовании является обращение уже непосредственно к дифференцируемым инстанциям психического, к которым традиционно адресуются выше обозначенные, базисные способы и архетипы постижения реальности – осознаваемым и неосознаваемым. И мы, конечно, помним, что понятие интеллекта в большинстве заслуживающих внимание источников «приписывается» к сфере активности осознаваемых инстанций психического.

Эпистемологический анализ (фрагменты) понятий

«душа» и «психика»

Исторические, семантические и эпистемологические корни понятий, в первом приближении обозначающих интересующие нас базисные инстанции психического – неосознаваемые и осознаваемые, отслеживаются в текстах самых ранних цивилизационных эпох (различные семантические эквиваленты понятия «души»). И далее, – в процессах трансформации семантического наполнения более позднего понятия «психика», чаще употребляемого в значении осознаваемых инстанций психического. В то время, как термин «психическое», по крайней мере в эпоху Новейшего времени, понимается как некая общая конструкция рассматриваемого здесь важнейшего аспекта (по Аристотелю – и самого источника) феномена жизни.

Неопределенность, размытость и пересечение семантических полей базисных понятий «душа» и «психика», отмечаемые буквально всеми исследователями сферы психического, безусловно, не облегчают поиск различий в генезе данных понятий. Дополнительная сложность здесь возникает и в связи с чисто лингвистической коллизией – термин «психика», как известно, является греческим «исходником» понятия «душа». Тем не менее, если сосредотачиваться на расходящемся семантическом векторе исследуемых понятий, то различия в их генезе представляются разительными. И в первую очередь эти различия касаются опыта, на основании которого, собственно, и формируются понятия «души» и «психики». Здесь, пожалуй, можно сослаться на утверждение Уле Мартина Хейстада (2018), что обсуждаемые здесь понятия есть изобретение человека. Но человек, к примеру, изобрел и способ обогрева у огня, и термоядерный реактор. И то и другое согревают человека, т. е. «работают». Между тем, конструкции психики – в том виде, в котором она сегодня преподносится научным сообшеством – в природе быть попросту не может. Ибо никаких психических функций, свойств, состояний, отдельных от Я, не может быть в принципе. А осознаваемого Я, функционирующего в отрыве от неструктурируемой временем инстанции психического, – тем более. Иными словами, вот этот изобретенный «реактор» психики никого и никогда не согреет, разве что его изобретателей. Но вот вопрос о сущностной природе «огня», оживляющего и расправляющего сферу психического, здесь абсолютно уместен. Ведь то, что при этом сжигается – дрова, каменный уголь или изотопы урана (метафора различного и будто бы несопоставимого опыта) – совершенно не принципиально.

Итак, согласно данным, полученным в результате масштабных и глубоких исторических исследований, понятие «души» было сформировано в результате регулярно воспроизводимого опыта переживания состояний жизни, смерти, сна, опыта так называемых измененных состояний сознания со всеми его разновидностями, включая гностический, магический, мистический, религиозный, трансперсональный и любой другой транстемпоральный опыт. Этот опыт дает его носителю абсолютно предметное и потрясающее по силе воздействия переживание «присутствия духа», прекрасно описанное Уильямом Джеймсом в его выдающейся работе «Многообразие религиозного опыта» (1902). Вот это совершенно особенное переживание и, безусловно, полученный таким образом ресурсный опыт затем трансформируются в феномен веры, который можно интерпретировать и как продолжающееся во времени ресурсное ощущение «присутствия души или духа». На такой вот «опытной» основе и были сформированы первичные дискурсы в отношении божественной природы души, как, собственно, и божественной природы всего сущего. И далее эти версии уже структурировались, поддерживались и продолжают поддерживаться весьма серьезными социальными институтами (Ф. Александер, Ш. Селесник, 1995; В. К. Шабельников, 2003; Д. Н. Робинсон, 2005; М. Хант, 2009; Т. Д. Марциновская, А. В. Юревич. 2011; Ф. А. Вольф, 2017), но не только. Мы, например, не удивляемся тому, что встречая во сне своих давно умерших родственников или друзей – вдруг ясно понимаем, что они странным образом живы. Или время от времени, пусть и смутно, но все же чувствуем, что «обладаем чем-то глубоко внутренним и личным… удивительным и чарующим… что трудно выразить словами и понять… и что это и есть выражение души» (У. М. Хейстад, 2018). То есть для поддержания версии, что с нашим бытием все не так просто – достаточно и такого, отнюдь не потрясающего, но зато регулярно воспроизводимого опыта. И, тем не менее, мы бы здесь сказали, что даже и такой первичный, регулярно воспроизводимый опыт – это не искомый истинный «огонь», а скорее «тлеющие угольки» учения о душе.