Супруга взрывается:

– Не каркай! – И смотрит на сумку в руке мужа со странной нежностью во взгляде.

Скоро они уже мирно корректируют новогодние планы: к свекрови не едут – пусть приезжает сама; к Серому на свидание – тоже: успеют, ему три года сидеть; кроме Нового года и Рождества – ни капли спиртного в рот, включая пиво. Как будто услыхавшее об этом со своих небес, приветливое румяное солнце выползает из-за туч.

Задремавший по военной привычке на своих двоих, Точкин вздрагивает от внезапного лая, оступается, охает и чуть не падает в грязь. Появившиеся неизвестно откуда двое рыжих с колхозной помойки нападают на главу семейства, а точнее, на его спортивную сумку.

Обеими руками тот прижимает ношу к груди и пару раз с матами пинает воздух ботинком. Испугавшись такого отпора, псы разворачиваются, бегут вдоль обочины мимо деревни и скоро исчезают за горизонтом.

К остановке подъезжает автобус. В салоне почти пусто: после обеда в Псков уже никто не едет. Лимонного цвета светило опять залегло за тучи, и пейзаж за окном окрасился в темно-серый, обычный для псковского декабря, тон. После свежего воздуха под мерное покачивание автобуса меня моментально сморило.

Из-под сиденья спереди тут же выглянул обугленный череп. Я вскрикнул и проснулся. Все голоса в салоне стихли. С десяток пассажиров таращилось на меня.

– Наркоман точно. Глянь, тощий какой, – прошептала сзади старушка.

– У них глаза не такие, – возразили ей.

Надевать амулет было предписано на ночь, но я снова поддался уговорам Точкина.

Вид перед глазами стало заволакивать зеленоватым туманом, и я решил, что опять засыпаю. Попробовал шевельнуться, но тело будто разбило параличом, и даже шею не удалось повернуть ни на градус. Когда я понял, что не дышу, то запаниковал по-настоящему.

Туман становился гуще. Я пытался позвать подмогу, но выдавил из горла только еле слышный скрип.

– Иван, вы спите? – Из зелени перед моими глазами выплыл бдительный лик. – Иван! – Позвал Точкин громче и потряс меня. Голова моя двигалась вместе с плечами, шея не гнулась, как у скульптуры или окоченевшего трупа. – Иван!

Кто-то крикнул водителю, чтоб тот тормозил. Стремительный бег деревьев за стеклом перешел в ленивую трусцу, потом остановился.

– Оцнитесь! Оцнитесь! – Вопил Николай. От волнения у него появился странный цокающий говор. Он лупил меня по щекам, пока не пришла очередь нашатыря из аптечки водителя и наконец искусственной вентиляции легких «рот-в-рот». Я уже ничего не видел, но чувствовал эти реаниматорские поцелуи то с табачным, то с чесночным, то с перегарным духом – откачивать меня пытались почему-то только мужчины.

Я уже успел мысленно попрощаться с жизнью, но вдруг ощутил, как под воротник мне скользнула теплая рука. Лопнула нить амулета. Из горла, словно чужого, вырвался оглушительный хрип, и тут же через все телесные поры мое нутро начало наполняться кислородом.

Кроме двоих с остановки, вокруг столпились все до единого пассажиры. Шофер, крупный мужчина с залихватски-кудрявой, но при этом совершенно седой шевелюрой, одной ладонью вцепился в поручень, другую держал на сердце.

– В больницу надо, – постановил чей-то женский голос.

Николай деловито подтвердил:

– Разумеется.

Понемногу все успокоились, шофер дососал валидол, и «Икарус» тронулся. Точкин стал рассматривать сорванный у меня с шеи магический предмет. Когда он поддел ногтем полоску прозрачного скотча и распахнул створки ладанки, у меня снова сперло дыхание – на этот раз от удушающей вони. Начинкой амулета оказалось желтоватое вещество, по консистенции вроде смолы или воска. В массе были кусочки неизвестного черного материала и кучерявые волоски, состриженные в лучшем случае из подмышек.