На его вопрос я ответил, что в эротических кошмарах мне являются, как и следовало того ожидать, женщины: пожилые – все, кроме одной или, возможно, двух – и обгорелые – по всем признакам, жертвы пожара. Несмотря на состояние, несовместимое с жизнью, они ведут себя как живые. Вроде братской могилы на выгуле, сказал я, а точнее сестринской. Сколько их точно, я не считал, но, когда Точкин спросил об этом, то прикинул, что никак не меньше десяти, а может, и больше.

– Они что-то говорят вам?

– Иногда. Но я толком не могу разобрать, что. Язык не наш: старославянский или древнерусский.

Точкин задумчиво покачал головой.

– Каждую ночь?

– И днем тоже, – сказал я. – Это психическое. У меня на отпевании случилось в первый раз, когда я в обморок упал.

– Да-да, помню. Мне тогда как раз что-то такое и подумалось. Отчитать вас надо, – добавил он совершенно серьезно. – При советах еще отец Павел был, так к нему даже из других городов приезжали. В Печорах потом батюшка Сергий отчитывал, Царство ему Небесное. А сейчас даже не знаю, к кому и обратиться, – предложение звучало, мягко говоря, неожиданно. – Даже если неверующий, не повредит, – поспешил уверить меня Точкин и, только когда выяснил, что вдобавок к тому, что неверующий, я еще и некрещеный, отказался от своей затеи.

В это время подъезд начал оживать. Сверху протопал кто-то на раннюю смену в тяжелых ботинках и, не придержав, громко ударил железной дверью. За окном раздавались голоса. После искренних уговоров посидеть еще Точкин все-таки вынужден был проводить меня до порога.

То ли особый травяной сбор был тому причиной, то ли беседа, рассеявшая тревогу вместе с одиночеством, но, стоило мне только рухнуть на диван в своей комнате, как я сразу погрузился в крепкий сон без сновидений.

– Вас бабушка растила? – Осторожно интересуется у меня Точкин. – А родители?

– Утонули. В Острове еще, – отвечаю я.

В Псков мы переехали, когда мне было шесть лет, а дошкольное детство я провел в городе Острове. Жили на старенькой улице Калинина, в квартире с печным отоплением без воды и канализации. Неподалеку от дома была река и остров на ней, в честь которого и назвали когда-то нынешний райцентр. На острове в средние века стояла крепость, отметившаяся во всех северных войнах, теперь – церковь, пара частных домиков и пляж. Река Великая там заметно у́же и мельче, чем в Пскове, но глубины оказалось достаточно. Впервые после моего рождения мама с папой выбрались отдохнуть вдвоем, а меня поручили бабушке – как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.

– Соболезную.

– Да бывает, – я откидываюсь на спинку «икарусного» сиденья.

Осиротеть мне было суждено в трехмесячном возрасте, а в наследство от родителей не причиталось даже могилы: тела́ не обнаружили, хоть военные водолазы пролазили всё русло.

Точкин отворачивает лицо к окну. Вдоль шоссе в бесконечной канаве чернеет вода. Между стволами деревьев поблескивают мертвые топкие лужи. Наша остановка – деревня Болоты, последняя перед Порховом, хотя собственно болоты начались едва ли не сразу за Псковом.

Точкин не подвел, нашел решение и вместо священника повез меня к народному целителю. Ипполит Иванович – так записано у Точкина на бумажке – ведет практику еще со времен перестройки, принимает в глуши, не дает объявлений, но пользует немалую клиентуру. Николаю рассказывал о нем Андрей Любимов: какого-то майора-танкиста этот знахарь, единственный, сумел намертво закодировать от пьянства, а самого комдива, если верить слухами, которые курсировали по дивизии, излечил от мужской слабости.

Поездка до места заняла полтора часа. Болоты оказались ничем не примечательной деревенькой из десятка домов вдоль трассы. На остановке вместе с нами выходит пара лет под тридцать бомжеватого вида. Конечный пункт назначения у них совпадает с нашим. Мы идем следом за ними через луг по размокшей грунтовке. Жена тараторит без умолку. Муж сосредоточенно месит ботинками грязь и только раз оборачивается, чтобы тихо бросить спутнице несколько слов. На широком плече у него подпрыгивает в такт ходьбе трехцветная спортивная сумка.