Горелый запах, который я чувствовал во сне, а потом при пробуждении, никуда не делся. Не стерпев, я вылез из-под одеяла и прошелся с инспекцией по обеим комнатам, кухне и прихожей. Пахло везде, но у входа, как мне показалось, сильнее всего. Памятуя о том, как в сентябре заискрил счетчик на лестничной клетке и Точкин заливал его пеной из личного огнетушителя, я решил проверить, всё ли там в порядке.
Наяву я не забыл уже натянуть штаны, вышел в подъезд и посветил телефоном на электрошкаф. В двери напротив осторожно зашевелился замок.
– Не спится? – Приветствуя меня, Точкин тронул фуражку за козырек. Несмотря на ночной час, на нем был оливковый китель и такого же цвета брюки с острыми стрелками.
– Вы запах горелого не чувствуете?
– Никак нет, – лейтенант прикрыл дверь за своей спиной и повел носом с ответственным видом.
Я отмахнулся, что, наверное, приснилось, и уже собрался уйти, но был остановлен вопросом:
– Кошмары мучают?
– Да.
– А какие? – Полюбопытствовал сосед.
– Эротические, – ответил я в расчете на то, что допрос на этом будет окончен.
– Пойдемте чаю выпьем. Травяной будете?
Жилище его с одной комнатой, крохотной кухонькой и прихожей, где вдвоем было не разойтись, зеркально повторяло наше за вычетом задней спальни. Мы давно не встречались, и, рассмотревший меня получше в свете люстры в прихожей, Точкин был поражен моей худобой.
– Нервное истощение, – просто объяснил я.
Он покачал головой, но не сказал ни слова и церемонным жестом пригласил меня в комнату.
Шторы была раскрыты. Сквозь тюль пробивался свет трех дворовых фонарей.
– На диван присаживайтесь, – крикнул Точкин из кухни, хотя иной мебели для сидения в комнате всё равно не было.
Хозяин на секунду забежал в помещение, в одиночку подтащил к дивану-книжке стол-книжку и распахнул одну створку.
Напротив дивана в комнате у Точкина стояла «стенка» доперестроечных времен. Несколько изданий из «Библиотеки всемирной литературы» выстроились шеренгой в книжном отсеке: «Дон Кихот» в двух томах, «Декамерон» Боккаччо и еще с пяток книг. Там же я заметил Библию с золочеными буквами на корешке и «Преступление и наказание» из советской серии «Классики и современники» в мягкой обложке. Остальной объем был занят историческими романами и фантастикой вроде Лавкрафта в кричащих обложках 90-х годов с голыми тетками. Небольшая библиотека была педантично расставлена по цвето-ростовой системе.
В среднем ярусе за стеклом – хрусталь и фарфор. Зеркальный задник умножает вдвое богатство ушедшей эпохи. Николай открыл одну из дверок, достал чайные кружки с нежно-розовыми цветами и две хрустальные розетки.
Он отлучился вновь, вернулся с литровой банкой желто-коричневого повидла и разложил его по розеткам:
– Грушевое! Угощайтесь! – Не успел он сказать это, как тут же опять скрылся из виду.
Слева от окна был красный угол с иконами: Христос Спаситель, «Троица» Рублева в маленьком списке, какие-то святые. С противоположной стены на небожителей глядел взглядом неподвижных глаз молодой мужчина в военной форме. На фотографии на голове у него была такая же фуражка, как у хозяина квартиры, в чертах лица угадывалось семейное сходство. Старший брат или отец, я постеснялся спросить. Сам Николай заметил, что я рассматриваю портрет, но ничего не сказал. Он стоял перед столом и в руках держал тарелку с нарезанным батоном.