– Отец?! – поразилась Верона.

Эртебран приземлился стремительно и быстро направился к дочери. «Не надо, – сказал он, – Kiddy, – не надо всё время кланяться, – и сразу же крепко обнял её. Так протекла минута, следом – вторая, третья… – Ты виделась с Трартесверном?» – спросил Эртебран на пятой, поскольку сумел почувствовать, что снова случилось что-то – в плане её реакций – реакций внешнего уровня. Она откинула голову. Глаза её – покрасневшие – столкнулись его глазами. Любовь к нему, приобретшая новое состояние – той высшей формы зависимости, которая безусловна и которая наконец-то совпала с его состоянием – чувства любви к ней, как нежности – глубочайшей и беспредельной – той самой, что продуцируется работой души – не тела, излилась из неё признанием:

– Нет, я виделась с Джоном. Он провёл эту ночь в моей комнате.

Лээст вытер ей слезы, погладил длинные волосы и сказал: «Хорошо. Понятно. Это не обсуждается. У меня к тебе просьба, малышка моя…»

– Да? – прошептала Верона – в тот момент понимая главное – и влюблённость её в Трартесверна, и привязанность к Джону – глубокая, – теряют своё значение – попросту нивелируются – перед чувством к отцу – всеобъемлющим, по силе – буквально немыслимым, теперь уже просто зашкаливающим за все допустимые степени.

– Нарисуй мне, пожалуйста, что-нибудь.

– Экдор Эртебран, конечно… Я же сама обещала вам… Вы только скажите, что именно…

– Картину из детства, Kiddy. Просто воспоминание. То, что тебе дороже. Что-нибудь самое главное.

* * *

Расставшись с Лээстом в холле, Верона, всё ещё всхлипывающая, невыносимо страдающая от этой необходимости – притворяться, что всё по-прежнему, что экдор Эртебран – не отец её, быстро направилась в комнату, чтобы взяться за рисование, а сам он, поднявшись в «проректорский», покурил для успокоения и попытался настроиться на работу с документацией. Так прошло минут сорок примерно. К Вероне за это время успел наведаться Марвенсен – с поручением от Маклохлана – передать ей, что он «приглашает её полетать немного на „Ястребе“».

– Во сколько? – спросила Верона, вспоминая, как Джош за завтраком то и дело смотрел в её сторону – с выражением бурной радости.

– В полдень, – ответил Виргарт. – То есть это будет занятие.

– Хорошо, – согласилась Верона. – Тогда иди передай ему – пусть сегодня выводит двухмачтовик.

– А это что за красавец? – спросил любопытный Марвенсен, успев разглядеть фотографию.

– Мой жених, – пояснила Верона. – Но сейчас ты отсюда выйдешь и сразу забудешь, что видел его…

Лээст, часам к одиннадцати, разобрался с бутылкой виски, читая письмо «Блэкуотеру» – последнее из полученных, и когда его виски закончился, направился в общежитие – гонимый собственной совестью. Когда он дошёл до «третьей», сердце его колотилось, на лбу проступила испарина, а ноги едва не подкашивались.

– Господи, что я делаю?! – прошептал он, дрожа от волнения.

Простояв перед дверью с минуту, он, совершенно отчаявшись, отступил до пустой гостиной, сел на один из диванчиков, обхватил ладонями голову и сидел так, пока не услышал голоса и шаги первокурсников. Тогда он резко поднялся, снова направился к «третьей» и постучался решительно. Верона в эти секунды уже надевала куртку, готовясь к полёту с астрологом. Лээст вошёл – с улыбкой, и мягко спросил: «Собираешься?» – пытаясь придать ситуации хоть какой-то оттенок обыденности. Тут его взгляд невольно устремился к большой фотографии. Глаза его помрачнели. В них резко сгустилась ненависть – инстинктивная – неконтролируемая. Он шагнул к стеллажу – к той полке, где стояли дары – сверкающие, взял трюфель из синей вазы, развернул зашуршавший фантик, затем завернул обратно и произнёс напряжённо: