На дворе стояла летняя жара. Овечьи холода уже прошли, а до августовских гроз еще было жить и жить. Но холод, который постепенно охватывал Лотту, был иным, чем холод хорошего ледника. Теперь она понимала, что значит выражение «могильный холод».

По щекам покатились слезы. Было жаль ребенка, который должен был родиться не в сыром подвале, а в теплых покоях на старинной дубовой кровати.  Было жаль себя. Так нелепо умирать, когда тебе едва исполнилось девятнадцать! А еще было жаль Зигфрида, который был добрым человеком, но оказался незаслуженно обделенным. Обделенным всем: любовью, долголетием, наследником. Да даже память, и ту украли. Иоганн говорил, что родня похоронила Зигфрида на почетном месте. Но можно ли верить Иоганну? И кто теперь будет проверять его слова?

Сейчас Лотта искренне сожалела, что так и не смогла полюбить мужа. «Будь у нас чуть больше времени…» - шептала она, проваливаясь в полусон-полубред.

В себя Лотта пришла от того, что ее кто-то переворачивал. На неловкое движение все тело отозвалось болью. Эта боль сулила недоброе, означая, что Лотта еще жива. Что ждет ее впереди? Испытание водой? Или сразу – костер?
- Сестра Марта! – Строгий мужской голос показался Лотте знакомым. Но сил думать и вспоминать не было. – Осторожнее!
- Да я ж и так осторожно, отче! – Старческим голосом возмутилась женщина. – Только если ее не ворочать, она залежится. Потом же совсем не встанет.
- Встанет. – Мужской голос звучал спокойно и уверенно. – Ладно, сестра, делайте, как знаете. Только не забывайте, что перед вами – благородная дама, а не мешок с отрубями.

Хлопнула дверь, видно, мужчина вышел. А женщина продолжила то, ради чего, как поняла Лотта, и взялась ее переворачивать. По телу споро заскользила мокрая тряпка, холодя и, одновременно, даря ощущение свежести.
- Да открывай уже глаза, «дама», - Проворчала сестра Марта, снова поворачивая Лотту. – Думаешь, я не вижу, что не спишь уже?
- Зачем? – Безразлично спросила Лотта, коря себя за слабость. За то, что позволила себе насладиться моментом чистоты.
- Что, «зачем»? – В свою очередь переспросила женщина. – Зачем вижу, что не спишь? Затем, что глаза у меня - на своем месте. Вот и вижу.
- Зачем мне открывать глаза? – Пояснила Лотта. Но тут же поняла, что обращаясь к женщине, сама невольно открыла глаза. И теперь смотрела в упор на орденскую сестру.

 Нонна была полноватой, пожилой, как и представлялось по голосу. На округлом лице выделялись пухлые щеки. Усталая улыбка была немного ироничной, словно сестра Марта смотрела не на благородную даму, а на… «На сельскую ведьму» - мрачно уточнила Лотта мысленно, снова вспоминая, во что вляпалась. Иллюзий она не питала, Иоганн со своим батюшкой за Зигфридово наследство постараются так, что даже герцогский суд ее не оправдает. А местный, тот даже и пытаться не будет.

Оставалось выяснить только одно.
- Мой ребенок. Он… умер? – Спросила Лотта, устало прикрывая глаза. Она сама не знала, чего боялась больше: увидеть на лице нонны сострадание или злорадство. Но сестра Марта смотрела спокойно, можно сказать, равнодушно. Так, словно подобные вопросы ей задавали по триста раз на день.
- Зачем же сразу «умер», - пожала плечами она. – Таким количеством жизненной силы, как ты в него слила, мертвого поднять можно, не то что живого. И как тебя только такую проглядели?!
- Где он?
- Она, - поправила нонна. – В новой семье, а где ей еще быть?
- Где-е??? – Лотта приподнялась на локтях, забыв о боли. – Где! Мой! Ребенок!
- Ой, девонька, - сестра Марта присмотрелась к подопечной, словно видела впервые, - давай-ка я лучше господина аббата позову. Мое дело – таких как та мыть да на ноги ставить. А как вы сюда попадаете да зачем…