– Не думаю, что Джозеф разделяет эту точку зрения.

Лизандро пожал плечами:

– Разделяет или не разделяет, но так оно и есть.

Не знаю, что бы я на это ответила, если бы не постучали в дверь. Лизандро сразу стал телохранителем: рука оказалась за спиной, и я знала, что не зря она там.

– Кто там?

– Реквием. Жан-Клод меня попросил присутствовать.

Лизандро глянул на меня – я поняла, что он просит моего разрешения. Вот этим он мне понравился. Видеть сегодня Реквиема мне не хотелось на самом-то деле. Еще не прошла у меня неловкость, что я его добавила в свой список блюд. Но он бывал в Англии, так что видел вампиров Арлекина лично, и недавно. Это может быть полезным.

По крайней мере, это я сказала себе, когда кивнула Лизандро, чтобы он впустил вампира внутрь.

Реквием вплыл в комнату в длинном плаще, черном как его волосы. Больше ни одного не знаю вампира, который такое носил бы.

За ним вошел Байрон, держа в руках полотенце, будто чем-то набитое. И по-прежнему на нем ничего не было, кроме стрингов. И оттуда торчали деньги.

– Привет, лапонька! – улыбнулся он мне.

Он всегда разговаривал так, будто вышел из старого британского фильма: «лапонька» да «ласточка» через слово. Так он разговаривал с каждым, так что я не принимала это как личное. Он дернул полотенце за край, оно развернулось рядом со мной на диване, хлынув денежным дождем.

– Удачный вечер, – заметил Натэниел.

Байрон кивнул и стал вынимать деньги из стрингов.

– Жан-Клод во время моего представления заговорил этим своим чудесным, чарующим голосом. Пижонки всегда на это ведутся.

Он стащил с себя стринги, и еще несколько купюр, порхая, опустились на пол. Я когда-то возражала, чтобы при мне ходили голыми, но это же стриптизеры – через некоторое время либо ты привыкаешь свободно относиться к наготе, либо не ошиваешься в клубе. Для этих танцоров нагота означает совсем не то, что для остального мира. Раздеваясь, они создают иллюзии, что клиентки могут их получить – создают иллюзию секса, но не реальность. До меня это не сразу дошло.

Байрон тем же полотенцем вытер с тела пот. Поморщился и обернулся – показать кровавые царапины на ягодице.

– Сзади меня цапнула, уже в конце представления.

– Налетчица или денежек добавила? – спросил Натэниел.

– Налетчица.

Наверное, у меня был недоумевающий вид, потому что Натэниел объяснил:

– Налет – это если клиентка лишнего полапает или поцарапает или еще что-то интимное сделает, и мы не знаем, кто она, и она за это не платит.

– А, – ответила я, потому что не знала, что еще сказать.

Мне неприятно, когда моего бойфренда лапают чужие бабы. Еще одна причина, по которой я держусь от клуба подальше.

– Вестница любви, звезда вечерняя, сидит передо мной и даже улыбку на меня не потратит.

Реквием. Типовое его ко мне приветствие. Последнее время он стал звать меня своей «вечерней звездой».

– Знаешь, посмотрела я эту цитату. Из Мильтоновского «Потерянного рая». Кажется мне, очень поэтичный способ жаловаться.

Он вплыл внутрь, проверив, что из-под плаща виден только продолговатый овал его лица, да и то довольно сильно скрыто Ван-Дейковской бородкой и усами. Единственный был в его облике цветовой штрих – это бездонные синие глаза: густой, глубокий синий цвет, какого я вообще больше не видела.

– Я знаю, кто я для тебя, Анита.

– И кто же? – спросила я.

– Пища.

Он наклонился надо мной, и я повернула голову, чтобы его поцелуй пришелся в щеку, а не в губы. Он не возразил, но поцелуй оказался пустой и безразличный – как тетушку в щечку. Но это я постаралась, чтобы он был не горячее. Я первая отвернулась, так чего же я теперь ною, что он просто воспринял отказ и не пытался выжать из поцелуя больше? Я не хотела, чтобы он приставал ко мне активнее, так чего же мне не нравится, что он согласился на щечку? Бог один знает, потому что я понятия не имела. То я злюсь на Натэниела, который от меня чего-то требует, то раздражаюсь на Реквиема за то, что он не требует ничего. Даже самой как-то неудобно стало.