– Мм. Кем работаешь?

– Художником-постановщиком.

– В кино?

– Нет. В основном это музыкальные клипы, рекламные ролики, шоу на ютубе. Съёмки для журналов ещё бывают. Но так, ничего особенного. Мебель передвинуть, ковёр бросить, вазы в кадре красиво расставить. Зарифмовать брошку ведущей с цветом задника. Проследить, чтобы обои на стенах квартиры в Припяти в восемьдесят шестом году не были из «Леруа Мерлена». А ты? Работаешь?

– Угу. Ржавые тазы ремонтирую, – произнёс Илья на удивление спокойно, будто и не он когда-то считал это несерьёзной летней забавой, а на самом деле мечтал строить корабли.

– «Буханка» твоя тоже из рода тазов?

– Да. Сам собрал из… дендрофекальным способом.

Он вдруг притормозил, и меня повело вперёд. Я упёрлась ладонями в торпеду и глянула на дорогу, которую прыгающей походкой перебегала тучная кабаниха с выводком очаровательных кабанят с полосатыми спинками. И тут же снова посмотрела на Илью: самое время сообщить мне, что вот так надо поступать, когда перед тобой зверь. Припомнить. Пристыдить.

– Ремни тоже сам ставил, – только и сказал он, глянув на впившийся в мою грудь ремень безопасности, словно проверяя, всё ли со мной в порядке. Мазнул взглядом по голым коленкам и снова разогнал «буханку». – Чтобы мать не волновалась.

Я промолчала. Не рискнула нарушить хрупкое равновесие, которое едва-едва между нами установилось, и до конца поездки рассеянно смотрела в окно, лишь иногда отвлекаясь на покачивающегося на нитке бумажного журавлика на зеркале.

Припарковавшись у тётиного дома, Илья открыл задние дверцы и принялся выгружать покупки, а я решила помочь, подхватила пару пакетов с продуктами и двинулась к крыльцу, где уже шелестела юбками и котами тётушка.

– Вот спасибо! – всплеснула она руками, поспешив к машине. – И что бы я без тебя делала, дорогой?

– Продолжала бы кормить меня гречкой, – пробормотала я под нос, поднимаясь по ступенькам.

– Ба! Да неужели! – вдруг воскликнула тётя Агата, и я с любопытством оглянулась. – Ты наконец-то решил заняться ремонтом дома?

– Угу, – промычал Илья.

– То есть мы тебе всем посёлком говорили, что пора бы уже, – продолжала тётушка, – даже помощь предлагали, а ты отказывался. Но стоило только приехать Мирославе, как ты сподвигся на следующий же день!

Я опустила пакеты на крыльцо, прилипла к перилам и старательно вытянула шею, но Илью за открытой дверцей машины всё равно увидеть не смогла.

– Это… никак не связано, – будто бы стушевавшись, сказал он.

– Ну да, конечно, не связано, – проговорила тётя таким задорным голосом, что даже мне стало неловко. – А ты что же, собрался стены белым красить? – добавила она, приметив, вероятно, вёдра с водоэмульсионкой.

– Ну… да. Это… скандинавский стиль?

– Мируся, а ты что думаешь по поводу белых стен? – повернулась ко мне тётя Агата.

Я покусала губу, очень сильно не желая вмешиваться, но тётушка смотрела на меня таким выразительным взглядом, что я горестно вздохнула, скрестила руки на груди и пустилась умничать:

– В скандинавском стиле на самом деле не белые стены. Чтобы избежать стерильности и ненужных ассоциаций, они добавляют в белую краску пигменты серого и жёлтого. Получается оттенок ближе к цвету слоновой кости или яичной скорлупы. Его называют «стокхольмсвит» – стокгольмский белый. Но это совсем не тот белый, что из магазинного ведра.

– Ну простите! – отозвался Илья. – У них там нет колеровочной машины.

– Зато у нас есть колеровочная Мира, – объявила тётушка. – Бери девчонку в помощницы.

Я всё ещё не видела его лица – и к счастью, потому что на моём сейчас, должно быть, отображался весь спектр эмоций от панического ужаса до внезапного ликования.