– Пятница, утёнок. Пятница.

Я посопела немножко, поскребла ногтем бровь, изо всех сил стараясь сделать из сказанного правильные выводы, а не те, что очень хотелось, а потом взбила пальцами чёлку и прокралась в прихожую. Илья топтался на крыльце – опущенные плечи, застёгнутая на все пуговицы клетчатая рубашка, руки в карманах джинсов.

– Привет, – несмело сказала я.

Он поднял на меня глаза:

– Привет.

И на секунду пронзил взглядом, обжёг до свежих волдырей и тут же отвернулся, будто там, где мысок его кеда ковырял порожек, происходило невероятно увлекательное зрелище, гладиаторские бои, не меньше.

Я вытянула шею, чтобы рассмотреть повидавшую жизнь серую «буханку» на подъездной дорожке, и спросила:

– Это твоя?

– Угу.

Если бы я умела слышать голоса, они бы сейчас наверняка истошно вопили «Действуй, Мира!», но я не стала дожидаться первых признаков шизофрении и, не тратя время на сомнения, громко объявила:

– Я еду с тобой. – Встретилась с изумлённым взглядом Ильи и добавила: – Мне тоже нужно в город. Купить… кое-что.

– Говори, я куплю.

– Не купишь. Это… – я наспех всовывала ноги в кроссовки, – личное. Интимное даже. В аптеку мне надо!

И пулей промчалась мимо, с силой дёрнула за ручку дверцы с пассажирской стороны и забралась внутрь «буханки». Уселась, быстро посмотрела на застывшего на крыльце Илью через лобовое стекло, захлопнула дверцу, сложила руки на коленях и принялась с интересом – напускным, конечно, потому что внутри умирала от ужаса – разглядывать салон, когда дверца снова открылась.

– Вылезай.

– Не вылезу.

– Ты не поедешь со мной.

– Ещё как поеду.

– Ты знаешь, где остановка. Нужно в город – садись в автобус и езжай за своим интимным.

– Так у тебя тоже, – я широко махнула рукой, – автобус. Какая разница?

– Такая разница. Марш отсюда!

– Не маршну!

Я накинула на себя ремень безопасности, на всякий случай вцепилась в него пальцами и уставилась прямо вперёд, но затем всё-таки опасливо покосилась на Илью.

– Можешь стоять тут хоть до морковкиного заговенья, я всё равно не вылезу.

Ему всегда было сложно мне отказать, и я это знала. Он мог с жаром доказывать матери, что сваленные на полках в углу дедовы богатства – кофейные банки со ржавыми гвоздями, ключи от несуществующих замков, сантиметры отрезанных проводов – нужно просто собрать в один мешок и выбросить, но стоило мне аккуратно вмешаться, подлезть под руку и заглянуть в глаза ласково – и вот мы уже сортируем средневековый мусор по коробочкам на радость деду Митяю, выводящему носом сочные рулады в соседнем кресле. Или он мог до слюней спорить с Володькой, перевернётся ли лодка с неправильно распределённым грузом, если с неё резко спрыгнуть, взывать к разуму и простейшим законам физики, всячески горячиться, но я незаметно находила его пальцы, сжимала их – и он замолкал.

– Мира, ты не понимаешь, – качал головой с улыбкой.

– Да пускай прыгает, – отмахивалась я.

И Володька прыгал. А вслед за ним в воду летели и мы с Ильёй, потому что и были тем самым неправильно распределённым грузом.

Когда-то я являлась его слабым местом, тем, что возникает лишь при глубочайшей привязанности, но делать ставку на нюансы давно завядших отношений сейчас казалось слишком самонадеянным с моей стороны: забор уже был заколочен. Поэтому я отчаянно высматривала в его глазах злость, раздражение или даже агрессию.

Но нет: Илья тихо ругнулся сквозь зубы – я не разобрала, что именно он сказал, но предпочла услышать что-то вроде «Ах, какая упрямая барышня!» – и захлопнул дверцу «буханки». Подошёл к выглянувшей на крыльцо тёте Агате, распихал по карманам выданные ему бумажки, о чём-то с ней поговорил, мимоходом почесав за ухом запрыгнувшую на перила рыжую Делию, а потом уселся на водительском сиденье и тяжело вздохнул.