– Надеюсь, вы догадываетесь, – продолжал Голиков, – что рядовой Мельников, который закончил три класса церковно-приходской школы, не мог сам придумать два четких юридических хода: сочинить письмо, чтобы назвать меня зачинщиком воровства (что должно смягчить его вину). А затем отослать письмо – но не в суд, где будет рассматриваться его дело, а снова в Государственное политическое управление. Как и хакасам-скотоводам, ваш адрес Мельникову подсказал какой-то осведомленный и любезный человек. Он же помог сочинить письмо. В итоге получилось, что Мельников не столько добивается смягчения приговора себе, сколько заботится, чтобы приговор получил я…

– Ну а как вы, товарищ Голиков, докажете, что к промыслу Мельникова абсолютно непричастны?

– Вы что – надо мной смеетесь? Стал бы я арестовывать Мельникова перед всем строем, если бы он действительно воровал за нас двоих? Отдал бы я его под суд, зная, что меня же, как заводилу и командира, расстреляют? И вот что еще любопытно. Когда Мельникова брали под стражу, он ни полслова не произнес, будто бы воровал по моему приказу. Это потом уже ему подсказали, что он должен делать.

– Хорошо, – произнес следователь, и было непонятно, убедил ли его собеседник приведенными доводами или вопрос остался открытым.

Между тем Голиков взглянул на свои карманные часы и встал.

– Товарищ Коновалов, прошу меня извинить. Я могу опоздать на обед. Столовая в общежитии закрывается ровно в три.

Коновалов оторопело взглянул на Голикова, а потом расхохотался. Первый раз в этих стенах человек, вызванный для допроса, объявлял следователю, что у него обеденный перерыв.

– Приятного аппетита, товарищ Голиков. Жду вас завтра в десять утра.

– В десять не могу. На половину десятого я приглашен в прокуратуру.

– Хорошо. Тогда в двенадцать.

– В двенадцать тоже не могу. Приглашен в контрольную комиссию при губернском комитете партии. А в два часа у меня снова будет обед. Опаздывать я не могу. Иначе до утра останусь голодным.

– Когда же вы будете свободны?

– Точно не знаю. Это от меня не зависит. Полагаю, после четырех.

– Хорошо. Приходите, когда освободитесь. Я буду вас ждать.

На следующий день Аркадий Петрович появился в кабинете Коновалова, когда часы, подвешенные под самым потолком, пробили четыре часа. Выглядел он утомленным.

– Товарищ Голиков, – снова обратился к нему Коновалов, – после вашего отъезда из Ачинско-Минусинского района сюда, в Красноярск, нашими людьми в селе Соленое озеро был обнаружен большой амбар. Его назначение не смог объяснить даже ваш заместитель. А наши сотрудники обнаружили в амбаре большой склад новой одежды и хозяйственных вещей, которые представляют сейчас большую ценность. Странность существования этого амбара состоит, между прочим, в том, что местное население, ваши соседи не имели ни малейшей возможности что-либо из этих вещей приобрести. Там, в частности, имеется детская одежда заграничного изготовления. Это уже не белье с веревок, товарищ Голиков. И не три килограмма коровьего масла. Тут речь может пойти о контрабанде. Вы догадываетесь, о чем я говорю?

– Конечно. И потом, вы с большим воодушевлением рассказываете.

– Не буду от вас скрывать. В нашем управлении сложилось мнение, что вы, используя полномочия начальника боевого района, активно занимались самообеспечением. А если быть точным, то самообогащением. Этому способствовала относительная близость границы. Отсюда следует, что у вас имеются люди, которые часто там бывают. И это уже не лица вроде Мельникова с тремя классами церковно-приходской школы. Вероятно, вас бы и дальше никто не заподозрил в подпольной купеческой деятельности, если бы наш вызов в Красноярск не был внезапным. Вам не хватило времени, чтобы контрабанду куда-нибудь спрятать.