– Еще вчера я думал, что ваше управление упорно желает объявить меня вором и торговцем краденного. А сегодня я уже поднялся до уровня контрабандиста.

– Протокол обыска, товарищ Голиков, – упрямая вещь. Особенно, если он составлен в присутствии понятых. Список обнаруженного имущества нешуточный. Оказалось, что вы очень богатый человек.

– Куда же вы все это дели? – встревожился Голиков.

– А это, извините, вас уже не касается. Теперь это просто улики.

– Ну, если ваши сыщики уверены, что поймали меня с поличным, то пусть они ответят на два вопроса: как, у кого, находясь в таежной глуши, я мог все это раздобыть? И второе: кому при теперешней бедности населения я мог эту контрабанду продавать?

– Нет уж. Откуда в амбаре все взялось и кому предназначалось, объяснять придется вам. Вы готовы сделать чистосердечное признание? Это может смягчить приговор.

Готов. Только вам нужно будет набраться терпения.

– На этот счет не беспокойтесь! Терпения хватит.

Когда я приехал из Москвы в Красноярск, меня в штабе ЧОН посадили в комнату за стальной дверью. Это была спецчасть. Мне предложили ознакомиться с обстановкой в губернии. А я решил понять, почему такая большая губерния не может справиться с отрядом какого-то Соловьева.

– Поняли?

– Да. Причин несколько. Но самая первая состояла вот в чем. Соловьев создал мощную разведывательную сеть. Штаб ЧОН доверил разведывательную работу подразделениям на местах. А ваше управление в сторону ликвидации соловьевщины вообще не смотрело.

– Как вы смеете такое говорить?! Чем же, по-вашему, занимаются наши люди днем и ночью?!

– Мне тоже интересно чем, потому что в огромном количестве документов, отчетов и сводок, которые я просмотрел в спецчасти нашего штаба, я не обнаружил ни одного разведдонесения от вашего управления, связанного с преследованием Соловьева… Ни одного сообщения от какого-нибудь вашего агента.

Я понял: чтобы одолеть Соловьева, я должен у него учиться. Я должен создать свою разведку, не рассчитывая на ГПУ. Когда я приехал в Хакасию, мне удалось определить три категории разведчиков Соловьева. Это была «мошкара» – из детей и стариков. Следом шли разведчики среднего звена, которые уже немного разбирались в военном деле. Их я назвал «трудягами». И «мастера». О «мастерах» будет разговор отдельный.

Ловить «мошкару», держать ее в дырявом сарае, а через день отпускать оказалось ношением воды в решете. Моими главными противниками стали «трудяги», которые неотступно следили за мной и отрядом, а по окончании своей вахты передавали с рук на руки. Они осложняли всю мою жизнь, даже ухитрялись узнавать, из чего моя квартирная хозяйка жарит котлеты – из баранины или медвежатины.

Если же мне поздно вечером нужно было встретиться с моим агентом, я просил трех-четырех красноармейцев затеять какую-нибудь возню, чтобы отвлечь на минуту «дежурного» «трудягу».

На первых порах, когда мои разведчики ловили такого «трудягу», я его допрашивал и отправлял с двумя конвоирами в Ужур, в штаб 6-го сводного отряда. Но по дороге всех троих перехватывали люди Соловьева. «Трудягу» отбирали, конвоиров не убивали, но били, отнимали винтовки и отпускали. Они возвращались полураздетые, с расквашенными носами. Это был тоже один из способов морального воздействия на меня. Послать конвоиров с пленным в обход тоже не получалось. Их замечала либо «мошкара», либо очередной непойманный «трудяга».

Чтобы довести арестованного до Ужура, мне требовалось минимум десять конвоиров. Но в моем личном распоряжении было всего сорок человек. Или сто двадцать четыре человека на весь Ачинско-Минусинский район. Я просил у Красноярска подкрепление. Мне отвечали, что свободных бойцов у них нет.