Он скривил губы в презрительной усмешке.

– Ищите себе другого «управляемого монстра». А этого оставьте в покое, наслаждаться его заслуженной усталостью и сарказмом.

Агенты «Эгиды» не дрогнули, по крайней мере, внешне. Годы тренировок и столкновений с нештатными ситуациями не позволяли им просто развернуться и уйти, поджав хвосты, даже если приказ исходил от существа, одним своим видом внушавшего первобытный ужас.

– Сэр Айзенвальд, мы понимаем ваше отношение, – агент Вайс сделала шаг вперед, ее голос оставался на удивление ровным, хотя легкая бледность проступила на скулах – но ситуация выходит за рамки личных антипатий или исторических обид. Речь идет о выживании. Не только нашего «никчемного мирка», как вы изволили выразиться, но и, возможно, всего, что вам хоть сколько-нибудь небезразлично, если таковое вообще существует.

Готфрид расхохотался. Сухой, трескучий смех, лишенный всякого веселья, эхом прокатился под сводами зала.

– Небезразлично? Мне? Дитя, ты действительно ничего не поняла. Это вы цепляетесь за свои жалкие жизни, за свои иллюзии порядка и смысла. Я же давно перешагнул ту черту, за которой смерть становится не трагедией, а желанным избавлением. Увы, труднодоступным – он медленно обвел их взглядом, в котором плескалась вековая тоска, смешанная с едким презрением – вы говорите о выживании. Чьем? Вашего вида? Поверьте, планета вздохнет с облегчением, когда ваша суетливая цивилизация наконец-то самоуничтожится. И если этот ваш «Морбус-Омега» ускорит процесс – что ж, я даже могу счесть его полезным.

– Даже если он поглотит и вас? – вставил агент Рихтер, его рука инстинктивно легла на кобуру, хотя он прекрасно понимал всю тщетность этого жеста.

– О, милый мальчик, ты думаешь, меня пугает перспектива быть «поглощенным»? – Готфрид чуть склонил голову, и в его глазах мелькнул опасный огонек – я видел империи, обращенные в прах. Я пережил чуму, войны и революции. Я сам был чумой и войной. Думаешь, какая-то космическая слизь способна предложить мне нечто новое в плане страданий или забвения?

Он сделал едва заметное движение кистью руки, просто ленивый, почти незаметный жест.

Внезапно воздух в зале стал тяжелым, давящим. Пламя в камине взметнулось до самого дымохода, издав утробный рев, и тут же опало, оставив лишь тлеющие угли. С потолка посыпалась вековая пыль. Агенты почувствовали, как металлические части их экипировки – пряжки, застежки, скрытое оружие – завибрировали, нагреваясь. Их высокотехнологичные коммуникаторы на запястьях зашипели помехами и погасли.

Агент Мюллер, самый молодой и нервный из троих, непроизвольно отшатнулся, когда его табельный пистолет сам собой выскользнул из кобуры, взлетел в воздух, сделал пируэт и с оглушительным лязгом врезался в каменную стену, оставив в ней глубокую вмятину. Следом за ним та же участь постигла оружие Рихтера. Пистолеты, уже бесполезные куски металла, причудливо изогнулись, словно сделанные из воска.

– Видите ли, детишки – голос Готфрида звучал теперь глубже, насыщеннее, в нем появились вибрирующие нотки, от которых по коже бежали мурашки, – когда ты существуешь столько, сколько я, ты узнаешь несколько трюков. Этот мир, его так называемые законы физики, они становятся такими податливыми.

Он медленно прошелся перед застывшими агентами, которые изо всех сил старались сохранять самообладание, хотя страх явственно читался в их расширенных зрачках.

– Ваша «Эгида»…ваши протоколы…ваше оружие… – он щелкнул пальцами, и осколок каменной кладки размером с кулак откололся от стены и завис в воздухе перед лицом Вайса, медленно вращаясь – все это так хрупко. Так предсказуемо. Вы приходите ко мне, вооруженные до зубов, уверенные в своей правоте и силе ваших технологий, и ожидаете, что я буду впечатлен?