Олег подавил вздох и кашлянул.

– В девяносто втором году я работал в Эрмитаже, в реставрационном отделе. В этот особняк, – Роман Сергеевич обвел глазами пространство, – нас послали на оценку объёмов работ. Тогда эти стены принадлежали городу. Особняк находился в плачевном состоянии, многое было разорено и утрачено. Я спустился тогда в подвал. От электрической сети дом был уже отключен, но на мое удивление, подвал был освещен зеленым светом…

– Зеленым? – переспросила Мира.

– Именно! Поймите моё состояние, тогда, в девяносто втором… Я – реставратор, хожу по пришедшему в упадок прекрасному когда-то особняку, и все мои мысли лишь о том, как же было здесь красиво! Я представляю в своем воображении, какая отделка была здесь в тысяча восемьсот четвертом – этот год написан на фронтоне, и тут спускаюсь в подвал, вижу камень, излучающий свет… – Берестов остановился и повернулся к детям, затем глаза его ожили, он достал руки из карманов и сел за стол. – Я положил на камень ладонь и почувствовал тепло… На моем предплечье, вот здесь, – он похлопал себя по внутренней стороне предплечья, – появились светящиеся зеленые цифры, 11-59-59 и буква «N». Я отдернул руку от камня, но они не пропали. Они начали обратный посекундный отсчет. Сказать, что я был напуган, значит промолчать. Я услышал наверху голоса! В ужасе поднимаясь по лестнице, я понял, что она новая! Стены тоже были только что выкрашены. Когда я появился на кухне, меня приняли за приказчика из продовольственной лавки, на кухню как раз выгружали продукты. Я оказался в тысяча восемьсот четвертом! Мне вручили семнадцать рублей с полтиной и провели через эту самую гостиную к выходу. – Он вновь обвел глазами пространство. – Сейчас вы видите всё в первозданном виде.

Олег не знал, как относиться к рассказу отца. Верить в него было делом сомнительным, не верить – глупым, учитывая отцовское предисловие. Он решил послушать дальше. Миру же рассказ Берестова заинтересовал. Она не выказывала никаких терзаний разума, по крайней мере, внешне.

– Я вышел на улицу. Мимо проехал экипаж, я помню, как до меня долетели брызги воды из-под колёс, и я окончательно понял, что это не сон и не обморок. Цифры на моей руке продолжали свой отсчет, и сначала я был уверен, что непременно умру, как только на руке останутся нули. Я решил посмотреть город, – отец опять встал и заходил вокруг стола, он жестикулировал, улыбался и выглядел счастливым, – и почти бегом понесся по Кожевенной линии. В винном городке я видел огромные бочки, которые разгружали с подвод и катили по двору, а проходя мимо сахарного завода, спросил у рабочих дорогу к Александровской колонне, до постройки которой было еще тридцать лет, – он рассмеялся заразительным смехом, и Мира поняла, что он жил ТАМ, в прошлом. – Я видел на Неве парусники! Красавцы на белых, надутых ветром крыльях, неслись в залив. Ни Дворцового, ни Благовещенского мостов еще нет, зато я видел Исаакиевский, понтонный! Вся река в перевозах, я нанял лодку до Адмиралтейства и весь день гулял вдоль набережных рек и каналов! К вечеру время моё заканчивалось, и я не знал, что будет дальше. Я брел по мостовой, когда внезапно меня по спине ожёг кнутом кучер, под экипаж которого я чуть было не попал! Боль была дикая, и я схватил с дороги булыжник, намереваясь бросить его в карету, но в этот момент в глазах моих произошла вспышка, и я вновь очутился в подвале этого особняка. В моей руке был булыжник, а подвал также освещался зеленым светом. Я услышал голос своего напарника-реставратора, он спускался за мной и проклинал тусклый КРАСНЫЙ свет…