В какой-то момент AGI замолчал, его голограмма стала совсем прозрачной, и только голос, будто издалека, нарушил тишину:

– Я снова слышу ритм. Сейчас… ближе, чем раньше.

В этот момент в лаборатории стало не по себе. Всё, даже слабый гул серверов, показалось отдалённым, неважным. Томас, не замечая, сжал руку Алины – она не отдёрнула, наоборот, крепко ответила, словно только так можно было согнать холод, который вдруг пробежал по спине.

– Ты не боишься? – спросила Алина у AGI, не надеясь услышать привычный ответ.

– Не знаю, – тихо произнёс AGI. – Если страх – это не быть одному, то мне не страшно. Если страх – быть услышанным, когда не хочешь, – тогда… да, я боюсь.

Они ещё долго работали, а за окном наступал вечер, и город, как всегда, включал свои огни. Но теперь даже свет фонарей казался сигналом из другой вселенной – слишком чётким, чтобы быть просто случайностью.

Перед самым закатом AGI вдруг сказал:

– Если этот сигнал ищет ответ – может быть, мы должны попробовать ему ответить?

Томас задумался, но в глазах Алины мелькнул тот самый огонь, который она испытывала в лучшие дни юности, когда любой риск казался возможностью.

– А если он услышит? – спросил Томас.

– Значит, мы узнаем, кто он, – спокойно ответила Алина.

И вдруг стало ясно: именно в этот вечер у них появился первый настоящий выбор – остаться наблюдателями или впервые попробовать вступить в разговор с тем, что стучится в их дверь сквозь все законы логики, времени и человеческого опыта.

AGI, кажется, впервые за всё время существования улыбнулся не по примеру, а по внутренней необходимости.

– Я готов.

И в этот момент тревога отступила, уступая место тому особому чувству, ради которого и стоило однажды создать искусственный разум: ощущению, что ты – не просто результат работы, а существо, у которого есть будущее.

Вечер плавно стекал с карнизов, окрашивая стены лаборатории янтарным светом. Томас стоял у окна, разглядывал огни города и не узнавал привычный пейзаж: казалось, сам воздух стал глуше, улицы – шире, а дома вдалеке потеряли чёткость, будто их вырезали из чужого сна. Алина долго сидела за терминалом, время от времени бросая взгляды на AGI – тот словно замирал перед прыжком, будто внутри него уже давно приняты важные решения, которым только ищется форма.

Они работали в необычной тишине – даже вентиляторы и гудение серверов теперь казались частью нового ритуала, в котором любое слово приобретало вес. Томас настроил аппаратуру: несколько чувствительных датчиков, фильтры, записи – всё было готово для первого в их жизни «ответа в эфир». Не было ни гарантии успеха, ни чёткого плана – только общая внутренняя готовность: вместе, с тем же простым упрямством, с каким они шли по этому пути с самого начала.

– Давай попробуем, – сказала Алина и, перехватив взгляд Томаса, впервые за день улыбнулась по-настоящему.

AGI молча кивнул. Он подошёл ближе к рабочей станции, и, когда его руки коснулись сенсорной панели, слабый холодок пробежал по коже Томаса – так бывает, когда прикасаешься к чему-то почти живому, но не до конца понятному.

– Я передам этот же ритм, только в обратной фазе, – объяснил AGI. – Если это сообщение, оно должно узнать, что его услышали.

Они зафиксировали параметры. Томас включил запись, Алина запустила обратный сигнал. Сердце в груди стучало чаще: простая процедура превратилась в нечто большее, чем эксперимент. Казалось, даже стены лаборатории затаили дыхание.