Она все-таки умеет играть. Кое-что. В начальной школе, кажется, в классе пятом, они учили Jingle Bells на металлофоне. Как же там… Первая ми… Нет, два раза ми, ми, потом ре… Пусть Алена и понятия не имела, где тут начальная «до», она помнила расположение клавиш.

Ударяя по клавишам, звук получается не сто процентов правильным и чистым, но мелодичным… Вспомнила! Ларина не замечает улыбку на лице. Чем дальше игралось, тем шире она становилась.

– Выпрямись, я умоляю тебя, – недовольно и брезгливо протянулся его голос, и Алена тут же вздрогнула и убрала руки от клавиш, будто бы на дверях висела табличка «Травкин отрубит руки, если тронете его пианино». Пианино не его, а школы. Но оно всегда стояло здесь и за ним всегда сидел он, так что… Алена все равно шуганулась. Он только свернул с коридора в зал и уже глаза потекли кровью от жуткого зрелища: согнутая спина…

Что бы он не сделал, Алена, скорее всего, подпрыгнет и умрет внутри. Столько лет молчания (всего три года) и проглатываний мыслей в мозгах, на языке, в глазах, чтобы все проебать прослушиванием в его, его! Хор… Все проебано.

И конечно, она выпрямляется не сразу. Сначала нужно осознать, что он вошел и идет прямо к заветному пианино, что на нем его любимая светло-розовая рубашка, и что… да, он сказал выпрямиться.

Ее любимая рубашка. Откуда ей знать его любимые рубашки?

Она выпрямилась. Она помнит, как он заставил сделать это в прошлый раз, потянув назад плечи. Какого хера ты не поешь, Ларина? Больно. У его голоса такой же пронзительный эффект.

– Здравствуйте, я не хотела, если что, – кое-как поднялась Ларина на ноги и начала нервно растирать ладони, – я вообще не играю, не умею играть…

– Сядь, – он не доходит до пианино и бросает свою папку на него на ходу. Как электричеством бьет его тон в полной тишине. Зачем? Ларина думает, зачем, и тратит время. – Сядь, – растягивает он фразу раздраженно и лениво.

Его вечное недовольное лицо и приподнятые брови, в ожидании исполнения приказа. Долго у них будут продолжаться такие отношения? Какие отношения? Которые у него со всеми учениками? Лечись, Ларина.

Ей не очень хочется садиться и быть ниже его в два раза, но она быстро возвращает свой зад обратно на банкетку и пытается не поворачивать к нему голову, а коситься.

Что он вечно пристает? Что ему вечно надо от Лариной?

– Мало выпрямила.

– Я не могу больше.

– Можешь.

– Если больше, то спина болит, – отвечает Ларина с поднятым подбородком и взглядом вперед. Продолжительный выдох. Лопатки жутко болели вместе с плечами, если долго сидеть в правильной позе. Дмитрий Владимирович укладывает локти на пианино, оказывается в поле зрения, и Ларина переводит взгляд к нему. Он слышит биение сердца у нее в животе?

– А знаешь почему спина болит? – начал он издевательски, но с учительской заботой. Господи, эта его непонятная смесь неизвестных ингредиентов в поведении сводила с ума. – Потому что ты всю жизнь ходишь, как знак вопроса. Надо думать об этом. Не только, когда поешь. В старости твоя спина тебе «спасибо» не скажет, – он отлепляется от пианино, делает медленные шаги к банкетке, помещает руки в карманы и останавливается. – Брысь отсюда.

И она с радостью подскакивает, обходит уже сидящего Травкина за его спиной и встает где-то рядом, оборачивается. Неловкость у нее текла в крови. Что, блять, делать? Если что-то не то сделаешь, он же повысит свой ленивый и пьяненький голос, и Алена затупит на пару минут и пустит корни в паркет.

Она хочет, чтобы он не повышал на нее голос.

Но об этом мечтали все. И не повышал он только на любимчиков. «Камилла» шепчет ей мозг, и она закрывает глаза, успокаиваясь.