Население Швейцарии – пол-Москвы, чуть больше. С Россией и сравнивать нечего, тем не менее, в отечественной федерации больше единства, чем в Конфедерации Гельветика: в каждом из 26 швейцарских кантонов свои законы, праздники, обычаи, конституция, гимн – настоящий пазл. По другому счету кантонов 23, из них три полукантона. Государственных языков – четыре: немецкий, французский, итальянский и ретороманский, но в каждой части страны говорят только на одном из них. Ретороманского не знает никто, кроме 50 тысяч жителей соответствующего кантона (Давос и Сент-Мориц, самые фешенебельные курорты – там), но и другие «чужие» государственные языки не в ходу. Зачем франкофонному женевцу итальянский или немецкий? Или жителю Цюриха – французский и итальянский? Франкофоны в немецкоязычную часть не ездят, и это взаимно, а тичинцы, италоязычные, по-немецки говорить вынуждены: львиная доля туристов – алеманические швейцарцы и немцы. Алеманический (по-франкошвейцарски, или, что то же, по-романдски) – значит, житель немецкоязычных кантонов. Тут – внимание – терминологический букет таков, что разобраться трудно не только иностранцу, сами швейцарцы затрудняются описать свою страну целиком, будто она так велика, что всего в ней не охватишь и не упомнишь. Страна точности – самых совершенных часов в мире – расплывчата во всем, что касается ее самой. Примеры двуязычия есть: Люксембург, где у всех два одинаково родных языка, Бельгия, где города делятся на фламандские и франкоязычные, а жители владеют одним как родным, другим – как выученным. В Швейцарии все сложнее. Немцы не понимают немецкоязычных швейцарцев, а швейцарский французский хоть и соответствует оригиналу, но отличается более медленной речью и как бы литературным, не разговорным, словарем.

Летела я в Женеву 11 сентября. – Не боишься? – спросили меня перед отъездом, учитывая памятную дату. «Это же Швейцария, – ответила я, – ни в ней самой, ни в ее самолетах еще никогда ничего не происходило». Причем, не потому что к этому нет теоретических предпосылок – страна интернациональная, одних мусульман проживает больше полумиллиона (на 8,5 млн жителей), и вопрос эмиграции стоял остро, пока не приняли в сентябре 2006 закон об ужесточении, немецкоязычные кантоны были за новый закон, франкоязычные – против. Дело в самой сути Швейцарии – это страна покоя. Нейтралитет – государственная доктрина, но и сам уклад жизни таков, что роль врага исполнять некому. Единственный реальный хозяин страны – ее народ, потому всякий вопрос решается не волей правительства, а референдумом. Кантоны голосуют, и если это вопрос внутренний, то каждый кантон остается при своем, а если общешвейцарский (как с законом о мигрантах), то принимается вариант, за который проголосует большинство кантонов. Их количество, кстати, тоже неоднозначно: при одном счете – 26, при другом – 23 плюс три полукантона.

Франкошвейцарцы жалуются: алемаников в стране большинство, потому все выходит по-ихнему. А эти две национальности никогда ни в чем не согласны. Впрочем, можно ли применить к Швейцарии слово «национальность»? Разговариваю с женевцами (так называется не только город, но и кантон): «Наша культура – французская, и кухня, и вкусы. Вот когда Кальвин провел здесь реформу, и Женева стала протестанской, то жители ездили в Каруж, который тогда принадлежал Франции (Савойе, которая теперь – часть Франции). Потому что кальвинизм – это строгость во всем: еда должна быть скромная, то есть невкусная, одежда почти монашеская, никаких украшательств в архитектуре и интерьерах. Иконы, скульптуры и картины Кальвин сжег, запрещая всякие изображения, ни вина выпить, ни погулять-повеселиться. Вот и ездили в соседний католический Круаруж – глотнуть воздуха». Я немедленно захотела туда поехать, это несколько остановок на трамвае от центра Женевы. Маленький городок, по сравнению с Женевой – может, чем-то и напоминающий французские (савойские) поселения, но не самые выразительные.