в которой галлюцинациям отводится сублимирующая роль (разновидность ментальной терапии), а языковому мышлению – перформативный парадокс, заключающийся в подкреплении деконструкции логоцентризма). Претензия Гиренка к тому, что мысль в языке не от языка, а от самой мысли, отдаёт тем комплексом вины, который находит для себя алиби либо в косноязычии, либо в косномыслии (вместо машин галлюцинации, которые в трактовке Гиренка оказываются вымаранными филогенезом, а в приближении к антропологическому водовороту – аутической запрограммированностью (аутические автоматы?), в распоряжении философии (анти)языка оказываются машины манипуляции, ржавеющие по мере амортизации языка). Если обобществить хотя бы «внешнюю речь про себя» Гиренка, отсрочив в нерукоподаваемые аплодисменты его язык мышления (с прицелом на автоматическую речь), то удастся увидеть, насколько его дословное не укоренено в досмысловом, а является дефектом не столько косномыслия, сколько косноязычия, манипуляция с которым выдаёт телепатическую нищету (грёза Гиренка о сверхъязыковом мышлении по ту сторону языка вопрошает о том, каким образом можно избавиться от рецидива гулкого молчания, а главное – от панацеи для языка).

Следы присутствия в языке Другого, каким бы безответственным он ни был, заставляют поверить в фетишизм ксенофобии, а также гуманитарных лженаук (Гачев). Идеальное языковое существо наследует Божественное Откровение на таком языке, который является подлинным домом бытия, а не одним из «хайдеггеризмов».Простираясь сквозь внутреннюю речь к дословному, можно встретить по пути бессмыслицу, которая заблудилась в следах семантических отсрочек, и наткнуться на то, что косноязычно молчит на дне языка против собственной воли («Каким образом меняется мышление человека с ампутированным языком?»). Обретение власти над внутренним языком в пределах соответствующей ментальной компетенции не является самоцелью антиязыковой философии, полагающейся на то, что поиски доязыкового могут обернуться провалом антропологической миссии: если «за внутренней речью про себя» окажется набор алгоритмов генеративной грамматики Хомского, порождающей антисловные конструкции, то философия (анти)языка станет единственной альтернативой логоцентризму.

Сведение гамбургского счёта с человеком посредством языка, несмотря на то, что язык может предшествовать человеку на экзистенциалистский манер, наводит на мысль о профилактической роли антиязыка в отношении семиосферы как совокупности пустых знаков (с другой стороны, двусмысленное падение референтов, о котором Ашкеров на попугайском языке изложил в критике экспертократического разума102, представляет собой интенциональный шанс по означиванию пустых референтов на аутентичный вкус носителя языка; антиперформативный пафос Ашкерова настолько предумышлен языковым комплексом, выражающимся в игре на понижение, что остаётся признать антисемиотическую идеологию разновидностью антисемитизма; любой носитель языка, а не только экспертократ, имеет право на придание пустому знаку авторского смысла, который соответствует юрисдикции языкового творчества (Хомский).