Лаврентий был красив лет тридцать назад, до моего рождения. Думая об этом, я невольно спрашиваю себя о ней, о Маргарите. Возможно ли, что он нравился ей хоть немного? Возможно ли, что для нее в том, что случилось, все же было немного любви? Хоть совсем немного. А для него была ли любовь, или только одна недостойная похоть? Пустые, ни к чему не ведущие размышления, понапрасну лишающие покоя.

В мои мысли вплетается шелест бумаги и усердный скрип пера. Брат Филиппо, секретарь Иерарха, стоит у эбеновой конторки, старательно записывая под диктовку каждое слово.

– Таким образом, – твердо подытоживает звучный голос, – магия, ниспосланная на планету свыше, есть инструмент богов, призванный отличать избранных и держать в повиновении простой люд и волшебных созданий. Святая церковь не может и не должна допустить, чтобы магия превратилась в самоцель, в игрушку пресыщенных аристократов и гонящихся за наживой купцов. Вера сегодня и впредь должна быть на первом месте в умах и сердцах людей и держать в покорности нелюдей.

Я согласен с каждым словом преднебесного отца, но, тем не менее, чувствую, что размеренный тон и бархатный тембр убаюкивают меня. Затылок мой тяжелеет, и голова сама собой запрокидывается на мягкую спинку кресла. Под умиротворяющий звон колоколов, льющийся снаружи, я задремываю и замечаю, что брат Филиппо собрал бумаги и вышел, лишь тогда, когда рядом слышатся шаги, и лица касается высокая тень.

– Мои скромные мысли усыпили тебя, Тоска? – холодно вопрошает Иерарх, возвышаясь передо мной на светлом фоне окна.

– Преднебесный отец, – я встряхиваю головой и делаю движение, чтобы вскочить на ноги.

– Сиди, – Лаврентий останавливает меня властным жестом и усаживается напротив в другое такое же кресло, стоящее по левую сторону окна; и на священном престоле он не выглядел бы царственнее, – ты выглядишь усталым.

– Две ночи провел в седле, – объясняю я.

– Так было чего ради спешить сюда? – глаза Иерарха довольно вспыхивают, он подается вперед в своем кресле. – Дай же мне взглянуть.

– Единственный экземпляр, сохранившийся на планете.

Я вынимаю из-за пазухи и передаю ему холщовый сверток. В нем темно-коричневый с золотом футляр из плотного картона, в котором спрятана книга. Она оформлена искусно и красиво, но выглядит зачитанной. Сафьяновый переплет слегка потерт на углах, позолота на витиеватом орнаменте облетела.

– Танианское непотребство, – разгневанно хмурится Лаврентий, открыв книгу на середине; она богато иллюстрирована, картинка, на которую смотрит Иерарх, изображает мужчину и женщину за недвусмысленным занятием, но в весьма замысловатой позе.

– На первый взгляд, – тонко усмехаюсь я и протягиваю руку, чтобы получить книгу побратно. – Позвольте, Иерарх, – забрав книгу, я тянусь к маленькой поясной сумке из черной кожи, – применим кое-что из инструментария богов.

Лаврентий приподнимает уголок рта в улыбке, когда я даю понять, что все же слушал его. Я же достаю из сумочки узкую колбу, оправленную в серебристый металл, снабженную плотно пригнанной винтовой крышкой. Внутри светится голубоватым светом порошок, похожий на толченый мел.

Положив книгу на круглый столик, я сыплю на ее переплет щепотку сияющего магией порошка, и вид сафьянового томика тут же меняется. Теперь обложка обтянута темно-лиловым бархатом без каких бы то ни было украшений. Страницы – сплошь пожелтевший от времени пергамент, заполненный строками рукописного текста на древнеромийском. Взяв книгу за корешок, я встряхиваю ее, и остатки магии тают в воздухе белыми искрами.

Лаврентий снова берет томик в руки и листает, вчитываясь.