Я задумалась.

Ведь он прав. Та любовь, которая разрывает и убивает меня изнутри – это не что-то, что осталось невостребованным. Это живая сила, которой я могу поделиться с теми, кто рядом. Я горюю, что не могу дать любовь и заботу умершему малышу, но лишаю внимания тех, кто также нуждается в любви и заботе. Нереализованная и подавленная, любовь соединилась с болью, отравляя от переизбытка жизнь.

А еще я задумалась о словах, про нехватку любви в сердце, которая не позволила прийти в этот мир малышу. С одной стороны, я была возмущена подобным обобщением: откуда он может знать, как и сколько я умею любить. С другой, чувствовала, что это не общие слова, а реальность, в которую смотреть не хотелось.

Я вспомнила случай, который произошел за три дня до трагедии.

Макс пришел со школы, разделся и прошел в свою комнату. Я вошла к нему, стала расспрашивать о делах. Ничего особенного, обычный разговор.

В какой-то момент что-то пошло не так. Макс стал грубить, я злиться и кричать. Ситуацию усугубила ложь, которая всплыла в ссоре, упорство Макса в непризнании своего обмана, мое напряжение, обусловленное усталостью, накопленной за последний месяц беременности.

Все случилось очень быстро. Я обнаружила себя зажимающей руки сына, чтобы тот не мог защититься от моих пощёчин. Хотелось наказать Максима, сделать больно, показать свою власть над ним. Я хлестала по губам до жара в ладонях, видела перед собой врага, которого нужно поставить на место.

Никогда до этого момента я не била сына. И вдруг такое.

В какой-то момент Максим освободил свои руки, закрыл лицо. Сгруппировался в комок и замер. Я замерла в ответ. Мое тело сильно задрожало. Я выбежала из комнаты, упала на кровать, разрыдалась во весь голос. Я чувствовала себя чудовищем. Дрожь переросла в реальную трясучку, которая длилась со мной около пяти минут. Было очень страшно.

Как же так вышло, что за доли секунд я потеряла контроль над собой, превратилась в монстра?

Как теперь смотреть в глаза сыну? Что это было?

Истерика закончилась. Замерши, я сидела на кровати без движения, уставившись в одну точку около часа. К телу возвращалась чувствительность, мозг осознавал случившееся. Стыд сковал по рукам и ногам, трудно было пошевелиться. Я понимала, что должна попросить прощения у сына, как-то объяснить свое поведение.

Комната погрузилась в темноту. Все замерло вокруг.

Даже ребеночек внутри меня не шевелился. «Видимо, тоже испугался» – подумала я. «Прости меня малыш, я не такая ужасная мама, которую ты сегодня видел.

Ты же веришь мне?», – обращалась я к нему.

Малыш легонько стукнул меня в живот. Я успокоилась.

Вышла из комнаты, постучалась в комнату Максима.

– Можно? – спросила я, открывая дверь.

Максим молчал. Он лежал на кровати, отвернул голову к стене.

– Прости меня, пожалуйста. Я была не права. Что бы ты ни сделал, я не имела права бить тебя. Я сожалею, мне очень стыдно.

Максим по-прежнему молчал. Я подошла, обняла его сзади за плечи.

– Ты можешь мне не верить, но я очень люблю тебя. Я вышла из себя из-за обмана, но это не оправдывает меня. Прости, если сможешь.

– Я прощаю тебя, мама.

Мы обнялись. Хотелось стереть это событие из памяти, похоронить воспоминания о себе яростной, обезумевшей, испуганной.

А через три дня умер ребеночек, которого я носила под сердцем…

Я часто думала, есть ли связь между этими двумя событиями? Может ребенок испугался моего поведения и решил не рождаться у «такой» мамы.

И тут эти слова. От человека, который ничего не знал обо мне. Странно, если не сказать больше.

Я приготовилась слушать дальше.

– Бог никогда никого не наказывает. Он – есть любовь, а значит, не желает никому зла.