«Мой», – я выдохнула и, медленно съезжая вниз, уже воспринимала происходящее под футуристическим26 углом.

Зацепившись за трос, хищник раскачивался под самым сводом. Сгустки оплавленной субстанции скатывались по нему гадкими склизкими потёками, пролетали пятнадцать метров вниз и, корчась на полу, растворялись в воздухе с шипением раскалённого металла. Аномалия закрылась. Мрак рассеялся. Инфернальное затмение прошло, словно было результатом стрессовой инсомнии27.

«Люк!», – не слыша ни звука от меня, он безошибочно нашёл цель и вдруг обессиленно сорвался с высоты. Меня оглушило грохотом. Он разнёс стеклянный стол, кожаный диван, смёл вазы с фруктами, цветы, глянцевые журналы, пролетел через весь атриум и, мгновенно перевоплощаясь человеком, вскочил на ноги и подхватил меня с пола.

– Вытащи меня! Верни себе! – Ободранные плечи, руки, торс, порез на скуле и глаза. Таких глаз я ещё не видела. В них – боль и невысказанные тайны. – Скажи: «Моя!». Ещё моя. Пожалуйста. Прошу. У меня нет больше времени.

С трепетом касаясь окровавленных плеч, я целовала всё, до чего могла дотянуться в тесных оковах и впадала в неконтролируемую истерику:

– Твоя. Твоя, любимый. Я с тобой… – Теряя равновесие, он покачнулся. И его кровоподтёки на лице и окровавленная нагота стоили мне обморока. «Их кровь на твоих руках…», – вслед за рассудком, я стала соскальзывать к его ногам. – Всё, что захочешь. Сегодня. Пусть будет сегодня. Я буду, кем угодно. Ни одного условия, ни вопроса, ни упрёка. Только не так. Не это. Умоляю, пощади…

Я так рыдала, что срывала голос. В ушах уже стоял шум бушующего леса, буря в Камелоте, и перед глазами один и тот же эпизод: «Его относит на скользкую водонапорную башню. Падение подобно взрыву. И щебень как картечь…». Всё. Сознание зациклилось и отключилось.

Я очнулась одна в выстуженном пространстве пустой огромной залы. Судя по отчётливым отголоскам воюющего ветра с черепицей – последний этаж особняка. Гигантских размеров кровать, высокое изголовье из белой кожи, матовые жалюзи, приглушённый свет единственного ночника, за стрельчатыми окнами – ранние сумерки. Перед глазами – «корпоративный» стиль Гордонов – стерильно белый. Подняла голову – зеркальный потолок. И ярким контрастом белому – я на ложе в окружении множества цветов, в нервном беспорядке расставленных прямо на полу.

«Как на могилку возносил. Пока он не появился с ритуальным венком, надо подниматься, – попыталась встать и всхлипнула от боли. – Ох, что же это?». Мышцы пресса сковало в спазме. Выполняя дыхательные упражнения, я только удручённо сделала вывод об экзальтированной истерике несколькими часами ранее. Всё, что происходило – было покрыто галлюцинаторным мраком. Попыток сесть больше не делала, сосредоточила все силы на воспоминаниях…

Я видела перед собой его глаза – неродные, искусственные, бездушные. Стакан воды в руках, лекарства… А дальше невесомость.

Сознание путалось с какой-то психоделией:

– Они вернулись?! Нашли! Я проявила слабость. Ты пострадаешь. Жертвы будут аннулированы. Всё окажется напрасным. Я должна бежать! Пусти меня! – Вспышка аномалии, и мы оказались в его спальне. Но когда передо мной предстала панорама блокадной разгромленной залы, моя истерика обнаружила себя неуправляемым делирием28. Дверь выломана с косяком. Снесён фрагмент стены. Стеклянная перегородка из матовой опаловой смальты, смятая массивным креслом, лежала руинами перед пробитой дверью. Крошки бетона, обломки арматуры, раздроблённые стекло, древесина завалили коридор, вход и часть комнаты. В памяти поднималась яркая бредовая фабула: «Разрушенная комната. Останки мебели, стекло, провода, и в эпицентре этого чёрного безумия монстр в ломках». На фоне воскресшего призрака его конвульсивно крепчающие объятия показались мне смертоносными тисками анаконды. Задыхаясь от удушья, я вырвалась из его рук. – Не подходи! Я запрещаю!