Сезонов не отреагировал, чтобы не ударяться в служебную полемику, которую, себя зная, сам и разведет. В редких случаях его стоп-кран срывало и ни одна сила мира не могла вернуть его на место. Он, хоть и не обладавший взрывным характером холерика, приходил к спорному моменту по накопительной. И когда сила натяжения уже не справлялась, когда за чашу терпения выбегала одна капля, весь сосуд начинал опасно трещать и даже начинал разрываться, всегда вовремя восстанавливаемый суперклеем. Им всегда выступала его с годами обретенная выдержка.

Оставшееся время завтрака Евгений не проронил ни слова.

Сезонов посмотрел в окно.

Настроение несколько подпорчено, но всё впереди: он, полковник, долго обижаться не умеет и сам когда-то учил сына, еще маленького мальчишку, уметь быстро прощать, в особенности когда спор касался сущего пустяка. Но здесь совсем не тот случай. Здесь история длиной в годы. Здесь детские страхи и юношеские обиды перешли во взрослую язвительность. Вера на своих плечах выносила молчаливую желчь, которую Женя – Сезонов знал – мысленно вымещал на нем, отце. Она об этом знала, она говорила с сыном. Только благодаря ей Женя в целом смирился и принял неизбежность ситуации, когда ему, еще подростку, на голову вылили такой объем информации, что он растерялся в этом буйном, страшном потоке.

Но сейчас поток только один – вал солнечных лучей за окном. Майский чудесный день. Погода радует. Екатеринбург встретил ясным, безоблачным небом и подарил редкую для сезона жару. Сегодня в центральном городском парке открывается какой-то фестиваль-ярмарка, куда они идут всей семьей.

Семья. По отношению к Жене и Вере Сезонов давно мыслил понятиями «сын» и «супруга». Самому себе было страшно признаться, что объединяющее их слово стерлось из употребления. Как будто лишнее. И в то же время то единственное, теплое, согревающее, что еще должно доказывать, как ему не безразлична судьба дорогих ему людей. Как он ценит их терпение. Как благодарит за понимание. Как дорожит их жизнями.

Вера первой доела свою порцию и поднялась из-за стола, подойдя к раковине. Сезонов обернулся и молча посмотрел ей в спину, как она мыла и ставила на сушку тарелки и ложку с кружкой.

– Я у себя, если что. Крикните, когда собираться и выходить, – негромко и быстро произнес Евгений, выходя из кухни.

Сезонов кивнул, прикрыв глаза. Вера сказала: «Хорошо, Жень».

– Ты уже сердишься?

Она подошла сзади: полковник почувствовал, как ему на плечи легли ее ладони. Он отпил из кружки, поставил ее и сложил руки на столе, в задумчивости уставившись в пустую тарелку.

– Я не сержусь. Отдельными моментами я его понимаю. Но не сегодняшними, – Сезонов покачал головой.

– Вам стоит поговорить. Опять.

Вера отняла руки и, взяв его посуду, поставила в раковину.

– Я этим каждый раз занимаюсь, когда приезжаю, и ты это прекрасно знаешь. Но, как видишь… – Сезонов указал ладонью из кухни. – С каждым годом всё сложнее. Будто что-то в нем теряется и отдаляется. Он не хочет меня слушать. Перестает это делать.

– Он всё равно тебя любит.

Вера села рядом, подвинув табурет. Полковник кивнул.

– Будто бы через силу, – хмыкнул он. – Я не знаю, что должно произойти, чтобы он изменился.

– Он изменился тогда, в девяносто девятом. В тот самый день, – тихо сказала Вера.

Сезонов долго смотрел на супругу, а потом произнес:

– Я не хотел, никогда не хотел, чтобы вы тогда видели меня. Это и стало причиной того, что мы чувствуем друг к другу сейчас. В том числе.

– Думаешь, было бы лучше, если нам передали всё на словах, если бы мы понятия не имели, когда увидим тебя вновь? Если стали бы представлять гораздо худшее, что случилось в действительности?