Оставалась только надежда, что он не уехал куда-нибудь заграницу.
– Не знаю я никаких художников, – насупленно бормотал Федот, когда Сима аккуратно решила прояснить ситуацию. – Да и зачем тебе именно художник? Знаешь, была в моей жизни такая историйка… Должен был родиться у меня ребеночек. Только вот родился ли, не знаю. Так что ты вполне можешь быть моей дочкой… А что!
– Нет, Федот, – грустно вздохнула Сима. – Не выходит. Моего папу зовут Илларион. И он умеет рисовать.
– Значит, бомж не прокатит, я понял, – обиделся Федот. – Только вот, если дашь мне краски, я тебе такую шедевру наваяю, все художники заплачут от зависти!
Он еще долго бахвалился – таким он был, когда трезвый. А в пьяном виде становился слишком сентиментальным. Сима каждый раз просила его не пить. И ей становилось тяжело на душе, когда она не встречала его на привычном месте, где они условились видеться. Казалось, что он замерз где-то под забором и больше никогда не придет. Ведь он стал для нее настоящим другом, не нарисованным, живым, единственным из всех, кто не издевался над ее мечтами и не называл их красивым, но холодным словом – иллюзии.
***
Сима все еще сидит в сыром углу под навесом возле подъезда панельной высотки, похожей то ли на башню, то ли на шпиль. Мужчина в черном пальто с поднятым воротником проходит мимо. На самом деле его шаги не такие гулкие и устрашающие, как она себе вообразила, скорее – тихие, шаркающие, к которым еще нужно прислушаться. Сима, осторожно повернув голову, видит развевающиеся полы пальто и постепенно удаляющуюся темную фигуру. Холод в который раз пробегает по спине. Промозглый ветер достал ее и тут, в тихом месте возле дома, забрался под курточку. Опасность миновала, можно вылезти и вернуться в детдом. Хватит на сегодня прогулок.
Сима робко выбирается из убежища и оглядывается по сторонам. «Кто же все-таки страшнее – Тамила или Фролыч?» ― спрашивает она себя. Хотя разве такое можно сравнивать? Да, Фролыч выглядит жутко но он далеко, и вряд ли Сима решится с ним заговорить. А Тамила ― рядом. Даже слишком. От ее резкого голоса каждый раз звенит в ушах, а она так старается крикнуть погромче. Рука чуть пониже локтя до сих пор болит от ее грубой хватки ― к завтрашнему дню там точно расплывется большой синяк. А если Тамила снова схватит за плечи и начнет трясти, нужно побыстрее отключиться, пока паника не подступила к горлу вместе с неудержимым страхом, который уничтожает напрочь все достоинство.
А ведь совсем недавно Сима ничего не боялась. Никого и ничего. Даже людей в белых халатах.
Золотополь – огромная столица, город больших возможностей, которые как будто ускользают, просачиваются сквозь пальцы. Как будто они не для тех, кто живет на отшибе. Город, в котором можно потеряться. И потерять себя.
Сима с тоской смотрит в сторону детского дома. «Нет, Фролыч все-таки не такой страшный, потому что… что может быть хуже, чем то, когда в тебе хотят убить мечту? – Она вся сжимается, обхватывая себя руками. ― Он, во всяком случае, даже не пытался…»
Сима, вздохнув, находит привычный лаз в заборе. К счастью, она настолько худая, что легко пролазит между прутьями. Поцарапав, как обычно, руки о колючие кусты, надежно скрывающие ее тайный ход, Сима плетется к черному ходу на заднем дворе приюта. Она войдет, и никто не заметит. Никто не узнает, что сегодня она снова выходила за ворота без спросу. Никто ― кроме нее. Той самой, рядом с которой жизнь с каждым днем становится все более невыносимой.
Та, которая не оставит в покое
Тамила появилась неожиданно. В первый день их знакомства она сидела на лестничном пролете, прямо на ступеньках возле перил, опустив голову на колени. Лампа плохо освещала коридор, и Сима, поднимаясь, видела только силуэт незнакомки. То, что это незнакомка, не было сомнений: у нее была чужая фигура, растрепанные короткие волосы, а запястье украшал объемный широкий браслет.