Папа, тётя Люба, Аня…

Они все здесь. Замерли у изголовья моей постели и смотрят так… сочувственно.

Подхожу ближе, становлюсь рядом с ними и прикусываю язык, чтобы не завыть в голос.

Я вижу себя. Бледную, худую, с серой кожей и закрытыми глазами.

Слабыми руками я сжимаю выпуклый живот, будто из последних сил пытаюсь защитить своего нерожденного малыша. От них…

Неосознанно копирую собственные движения, тянусь к животу, обнимаю трясущимися ладонями плоскую талию.

Я плачу. Задыхаюсь от несправедливости, давлюсь металлическим привкусом крови, потому что от напряжения незаметно прокусила язык.

– Что с мальчиком? – отец переводит хмурый взгляд на врача.

Тётя Люба молча вытирает слезы, Аня не реагирует. В её зелёных глазах нет ни единой эмоции. Пустота.

– Ребёнок недонешнный, сердцебиение слабое. Но мы сделаем всё возможное, чтобы спасти его.

– Он нужен мне живым. Это понятно?

Отец поворачивается и впивается в меня взглядом. Смотрит так странно. Ненавистно.

Я боюсь его. Понимаю, что не видит меня. Не может увидеть. Но ничего не могу с собой поделать. Даже дышать перестаю.

И только одна фраза бьётся в голове. Сын. У меня сын. Не дочка.

Слёзы катятся по щекам, капают на белоснежный пол, исчезают в иллюзорном тумане.

Осознание приходит почти сразу. Видения проносятся перед глазами, кусочки огромного пазла соединяются воедино.

Голос, который я слышала. Зов о помощи и мольба спасти… принадлежали… мне.

Это я умоляла маму не оставлять меня! Я плакала от страха и жуткого могильного холода, пока сидела рядом с бездыханным телом своей матери… Именно это я вспомнила тогда! Свой страх и свои эмоции…

Тем временем врач подходит ко мне и вводит в вену какой-то препарат.

Та Катя уже не скрывает своих слёз. Она бьётся в истерике, отчаянно пытается увернуться от отцовских рук. Но у неё ничего не выходит.

Слишком слабая.

Сломанная.

Она уже ничем не поможет своему сыну.

– Зачем? – меня не слышат. – За что?

Ответ приходит сам собой. Врезается в сердце отравленной стрелой и выбивает землю из-под ног.

Месть.

Ответ Демону за меня.

Отец же не мог проглотить такого удара.

Он должен был ранить врага.

Сильно ранить. По самому больному ударить.

И он нашёл это место – ахиллесову пяту самого Демона.

Губы немеют, но я всё же произношу вслух:

– Наш сын…

И снова острая боль пронзает низ живота. Комната погружается во мрак, и я ныряю в него с головой.

Провожаю племянника обезумевшим взглядом.

Впервые в жизни чувствую желание ударить его. Вмазать по челюсти так, чтобы говорить разучился. Чтобы не смотрел укоризненно, не предъявлял прав на то, что принадлежит только мне.

Вспоминаю наглую ухмылку крестника и со всех сил бью кулаком по столу.

Ножки жалобно скрипят, от удара зеркальная поверхность идёт трещинами.

Боль волной проносится по руке, врезается в мозг и выходит вместе с дыханием.

Вылетаю из дома и сажусь в машину.

– В аэропорт, – кидаю твёрдо и закрываю глаза.

Четыре дня её не видел. Четыре долгих бесконечных дня не слышал голоса Кати.

Соскучился по ней. По её запаху соскучился.

Уехал в штаты, чтобы забыть. В итоге лишь хуже стало.

Зависимость не исчезла. Со временем только окрепла, приобрела стойку форму болезни.

Зажигаю сигарету и делаю глубокую затяжку. Столько лет не курил и тут прорвало.

Выдыхаю горький дым изо рта.

Снова думаю о ней. Вспоминаю кукольное личико жены с длинными, пахнущими весной и солнцем, волосами.

Смачное ругательство слетает с губ, теряется в тишине салона.

Ни на один из звонков не ответила. Обиделась?

Хмурюсь и перевожу взгляд на затемненное окно.

Запутался я. Сам в себе разобраться не могу. В чувствах своих потерялся как сопливый школьник. Никогда такого было.