Больно. Просто адово больно.

4. Глава 4

Отец будет недоволен.

Не знаю почему, но меня преследует чувство, что этот урод соскочит. Не могу оставаться не у дел. Конечно же, это не понравится папе, немногим меньше, чем это не нравится Прохорову.

Бабка эта теперь никому покоя не даёт. Придумала себе, что Аня издевалась над младшей сестрой и всячески унижала её. Умом я понимаю, что это бред, но кое-что не даёт покоя — рассказанный стишок у детского психолога.

«Зверь идёт, идёт, идёт.

Нас с тобой он не найдёт.

Мама с папой с ним играют,

Очень громко прогоняют.»

Стих тоже бредовый, но, по словам Миланы, это игра. Прятки от зверя. В шкафу.

Бабка настаивает на том, что Аня запирала младшую сестру в шкаф под видом игры, Милана настаивает, что они вместе играли… Ничего не понятно и, если честно, неинтересно, но Прохоров всё же заинтересовался.

— Может, она так сестру защищала? Запирала её в шкаф. Зверь из стиха — Зверев. Мне кажется, это очевидно.

— Поверь мне, Максим, в этом деле ничего не очевидно. У нас столько доказательств и улик на Зверева, но он упорно отрицает свою причастность к побоям.

— Ещё бы он признался. Столько лет ему это сходило с рук.

— А смысл? Всё против него. Он в любом случае сядет. Вопрос только по какой статье и не потянет ли он за собой Поплавскую.

— Поплавскую? — внутренне холодею я. — Что это значит? Уж не думаешь же ты, что она врёт?

— Я скажу больше, я думаю, что она очень многое недоговаривает. — расплывчато отзывается Прохор, протягивая мне руку для рукопожатия. — Давай. Я заеду в конце рабочего дня. Побеседую ещё с Поплавской.

Рефлекторно жму протянутую ладонь.

— Подожди, — задерживаю следователя, — А если это всё из-за его родной дочери? Сам посуди, ведь если он признает, что бил неродную дочь, то это автоматически откроет разбирательство о его обращении и с родной дочерью, а там цепочка выведет к матери, которая… Ну, ты сам видел. Малую этой горе-мамаше могут просто уже не отдать никогда.

— Тебе больше всех надо? — он ухмыляется, недобро прищурившись. — Мы разные инстанции, Максим. Опека сама разберётся. Мы можем повлиять только уже с решением суда, а до суда, с этими плясками, ещё ой как далеко. Ну, не похож мужик на того, кто может так избить ребёнка. Мутно всё. Характеристики на него опять же хорошие. А вот к Зверевой у меня очень однозначное отношение. Та ещё тварь. Не удивлюсь, если это она, а не он, лупит дочерей.

Всё. Зря я только поднимал эту тему. Виталия Евгеньевича несло в какие-то далёкие дали.

Всю дорогу думаю о словах следователя. Если бы отец так хорошо о нём не отзывался, я бы непременно послал этого следака далеко и надолго. Уж как ни крути, в работе полицейского очень важную роль играет опыт, а у Прохорова его в достатке.

Только мне что теперь делать с его выводами? Стих ещё этот дурацкий. Где в нём хоть какой-то смысл? Как спросить у Ани, что он значит? Не затронет ли это девчонку за больное?

Решаю, что спросить стоит, но по приезде к отцу, вся решительность сходит на нет.

Вижу её с деревянной лопаточкой в руках на отцовской кухне и сердце невольно сжимается.

Вчера она выглядела… гораздо лучше. Как бы дико это ни звучало, но это чистая правда. Незначительные ранки обзавелись ореолом синевы. Нос и скула разбухли. Вокруг брови тоже раздался синяк.

Нет, Прохор зря её в чём-то подозревает. Такое совершить мог только зверь. Не человек. Даже всевозможные версии следствия не могут оправдать этого урода. Даже если Анюте есть что скрывать от нас, ничто не могло послужить поводом для подобного обращения с ней.

— Пришёл? — глухо спрашивает она, будто и без моего ответа не понятно, здесь ли я.