На пропускном пункте мне улыбается дежурный полицейский. Я плохо изучала должности и звания, но сейчас мне хочется, чтоб этот лысый, улыбчивый мужчина занял место Виталия Евгеньевича. Уверена, мы бы с ним сработались.

Выходим на улицу и я жадно вдыхаю воздух. Стараюсь вобрать его как можно больше, чтоб сбить с себя преследующий запах табака и надышаться.

Спускаемся с небольших ступенек и двигаемся к парковке, сохраняя молчание.

Я вижу машину отца Макса. Для меня она своеобразный маяк, направляющий корабли в открытом море. Причал, где я смогу хотя бы ненадолго побыть в тишине и спокойствии.

…а ещё я вижу машину деда, не то чтобы своего — отца моего отчима.

Внутри всё замирает. Я сбиваюсь с шага, замедляюсь, видя, как из этой машины выходит баба Поля, чуть не волоком таща за собой сонную Миланку.

Сердце пропускает удар. Его сжимают ледяные тиски паники и стыда.

Они закрывают нам путь к машине. Бабка крепко держит руку сестры, что пытается мне улыбаться.

— Бабуль… — мнётся мужчина моей мечты, явно не подозревая, с кем мы столкнулись

— Рот закрой! — безапелляционно выдаёт баб Поля. — Ну ты и тварина мелкая, а! Довольна?! Миланочку забрала опека! Ты лишила девочку семьи! Сдохла бы ты лучше…

А может, было бы и лучше, если бы я сдохла? Только кому? Явно не Милане.

— Немедленно уйдите отсюда! — рычит Макс, идя на бабку без тени сомнения. — Это давление на потерпевшую! Не прекратите эти попытки, будете привлечены ещё и за преследование! Вам доверили опеку над ребёнком? А вы что устроили?! Любящая бабушка в это время пирожки печёт к завтраку! Или что там бабушки пекут по утрам? Убирайтесь отсюда, пока можете уйти без последствий для себя и своей внучки!

Я отворачиваюсь. Мне больно видеть испуганное личико сестрёнки, которая так много всего уже понимает, но в упор не различает плохое хорошее, смотря на мир через призму нашей семьи. Она возненавидит меня… Я почему-то в этом даже не сомневаюсь. Через года она просто уже не вспомнит, что меня толкнуло в этот водоворот обмана, а я навсегда останусь той, кто отобрал у неё папу… Наверное, и маму, раз уж Милану передали её бабушке. Уж баба Поля постарается взрастить в ребёнке ненависть ко мне. Опыт есть — одного зверя она уже вырастила.

— Мой сын никогда не бил своих детей! Никогда! — бьёт себя кулаком в грудь бабка.

— Своих, может, и не бил. — жёстко отвечает Максим, тесня её к соседней машине. — Следствие разберётся. Уезжайте!

Миланка жмурится и топает ножкой. Я знаю, что сейчас будет плач и бросаюсь к машине Макса. Дёргаю ручку на двери так, что она чудом остаётся на месте. Пелена слёз стоит перед глазами, но я должна спрятаться. Я не должна слышать плачь своей сестры, видеть её слёзы… Не должна сталкиваться с последствиями своего обмана, видя, как они причиняют боль любимому и родному для меня человечку.

— Да открой же ты эту чёртову дверь! — истерично кричу, зажимая ухо здоровой рукой и вжимая голову в плечи. — Открой дверь! Открой! Открой!

— Аня! Аня! — сквозь собственный крик, едва разбираю голос Лядова.

Замолкаю, но рыдания подпирают горло и давят, давят, давят.

— Что сделать? Как помочь? — надрывно слышится его голос.

Он увлекает меня в объятия, крепко прижимая к себе и держа за спину.

Я глухо рычу, вдыхая запах его парфюма, коснувшегося обоняния. Мне вроде бы это совсем не нужно, но… Чёрт возьми, как же хочется в этих объятьях расстроиться. Остаться так и стоять. Всегда. Навечно. Насовсем. Как хочется, ему довериться. Рассказать правду. Как же больно, оттого что я останусь для него малолетней преступницей и обманщицей, если облажаюсь… Как же больно, оттого что эти объятия никогда не повторятся и длятся так долго сугубо из жалости и человеческого сострадания, а не…