– Может быть, когда-то в Древней Греции так было. Сейчас на чашах весов доказательства. Голословность не имеет веса, а факты – да. С достаточным количеством документов и вещдоков можно выиграть почти любой процесс. Ты же ходила на заседания по делам, которые вела? Давала там показания?

– Конечно. Один раз даже нас с тобой вместе вызывали.

– Как часто адвокаты парой слов вычеркивали то, что мы искали месяцами? Как часто одна процессуальная ошибка приводила к краху всего, что мы делали?

– Бывало такое, – нехотя согласилась Джейн.

– Вот то-то и оно. Формалисты захватили суд. И эта болезнь перекинулась на полицию. В таком мире приходится жить. Теперь глаза Фемиды завязаны, чтобы она могла своим мечом зарубить кого угодно без зазрения совести. Так и работаем, что тут поделать.

– Хотел бы вернуться во времена линчевания и салемских ведьм?

– Охота на ведьм ведется до сих пор, – покачал головой Роберт. – У меня много знакомых в других участках. Когда-то я еще общался с нашей старой гвардией. Триста лет назад преследовали поклонниц дьявола. Сорок лет назад искали коммунистов. Двадцать лет назад боролись с джихадистами. Сейчас ищут китайских и русских шпионов. Охота на ведьм никогда не заканчивалась, только переориентировалась.

Каждый раз детективы будто заново писали «Молот ведьм»{?}[трактат о демонологии, с которого начались преследования женщин за колдовство в средние века], выстраивая эфемерные обвинения, уверенности в которых не было ни у них, ни у прокурора, и порой методы сыска и доказательств были не многим лучше тех, что использовали инквизиторы в темные времена.

– Надо же… Никогда бы не подумала, что тебя волнует что-то, помимо твоей собственной карьеры.

– К сожалению, у нас больше общего, чем может показаться на первый взгляд, – Роберт стукнул пальцем по сигарете и россыпь тлеющих огоньков полетела на бетонный пол.

– Поэтому ты меня так презирал? – вырвалось у Джейн. – Сам себе признаваться не хотел, что был таким же когда-то.

– Я никогда не был настолько наивным. Просто видел недостатки системы. Научился под них подстраиваться. А ты нет.

– И не буду.

– Тогда, в лучшем случае, будешь работать бариста. Если не прогнешься – тебя сломают.

– Можешь на один вопрос ответить?

– Не уверен.

– Ты сказал, что хотел убрать капитана, чтобы занять его место. В чем была проблема сменить участок изначально, чтобы продвинуться? Я знаю, что в девяносто девятом участке недавно капитан ушел в отставку. В восемьдесят шестом умер. Ты мог просто ждать, а не подставляться. Я считаю, что ты что-то недоговариваешь. Зная тебя, хочешь казаться хуже, чем ты есть на самом деле.

– Вопрос будет? – прервал коллегу Роберт.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему ты изо всех сил пытаешься быть таким неприятным?

– Меньше ожиданий – меньше проблем. Особенно в социальном плане. Если ты заметила, я не бегаю за кофе для всего отдела на перерывах и не занимаю деньги, которые никто не возвращает, – он красноречиво взглянул на коллегу. – Люди и правда как звери. Мы сбиваемся в группы не потому что мы социальные существа, а потому что мы слабые животные. Как антилопы, жирафы, коровы или овцы. Хочется верить, что если пойти против своей природы, можно стать сильнее. Не знаю. Оправданий можно найти миллион, мне не сложно. Но я таким всегда был. И мне хорошо в своей собственной компании.

– Тебе не одиноко?

– Одиночество не про количество людей, которые потребляют кислород с тобой в одной комнате. Оно про ощущение. Одиноким я себя не ощущал никогда, несмотря на то, что один я почти всегда. Знаешь сколько одиноких детей, жен, друзей я видел? Не сосчитать.