– Тут связь не ловит, – устало подметила Джейн, потирая виски. – Давай тогда в одиннадцать встретимся в кафетерии. Он на первом этаже, нужно пройти налево от холла.

– Успела изучить карту пожарной безопасности? – уточнил детектив.

– А что еще оставалось? Нам ничего толком не сказали.

– Перед сном закрой двери на все замки и проверь окна, – бросил Роберт, открывая напарнице дверь. – На всякий случай.

Джейн всмотрелась в потухшие зеленые глаза Роберта, чтобы уловить в них хотя бы тень беспокойства, что он пытался облачить в слова, однако не нашла в них ничего, кроме отражения своей собственной потерянности. Так странно было понимать, что ее вечно уверенный и равнодушный коллега оказался также подвержен странному влиянию клиники. Всего за вечер, даже не встретившись с пациентами, оба детектива остро ощутили атмосферу безнадежности, пропитавшей вязкую тишину пустых коридоров. Однако было что-то страшнее молчания: крики.

Эхом они разносились по обезлюдевшим этажам клиники «Фаррер», будто ища жертву, в голову которой можно пробраться. И Джейн не хотела стать добычей. Поэтому она спешно кивнула и направилась к себе в комнату почти бегом, гонимая иррациональным страхом, вмиг захвативший разум. Такой ужас она в последний раз испытывала в девять лет, когда, выключив свет, со всех ног неслась под одеяло, будто могла найти в нем защиту от тех монстров, что, несомненно, таились во тьме.

И сейчас она бежала, лихорадочно закрывая замки. Однако сложнее всего было погнать с задворок разгоряченного сознания один вопрос: она заперлась от монстров или закрыла себя с ними?

***

В процедурной было пусто. Джейн испуганно распахнула глаза и оглянулась по сторонам. Скованное тело пронзила боль. С силой дернув руку, Рид обнаружила широкие кожаные наручники, врезавшиеся в кожу. Страх ядом разливался по венам, разгоняя разгоряченную кровь. Где-то за спиной Джейн раздался протяжный жалобный писк медицинской аппаратуры, однако ремни, змеями обвившие все тело, не давали и шанса оглянуться назад.

Крик застревал в горле. Словно рыба, выброшенная на берег, девушка хватала ртом воздух с широко распахнутыми глазами. Джейн не могла сделать ничего. Ее лишили права шевелиться и издавать звуки, заперли в ее собственном теле. Отчаянно хотелось содрать кожу, что будто душила ее.

Она сжала ладони в кулаки и зажмурилась, будто маленький ребенок, желавший спрятаться от реальности в темноте опущенных век. Так ведь проще: отвернуться, закрыть глаза и притворяться, что ничего не происходит. Сделать вид, что жизнь – это затянувшийся европейский артхаусный фильм, где даже актеры не понимают ни сюжета, ни смысла.

Дереализация спасает.

Как удивительно работает человеческий разум, если один маленький сбой способен стереть пространство и время, неизбежно вынуждая задаться вопросом о субъективности реальности. Солипсизм пугал и обнадеживал одновременно. Если вся жизнь – плод воображения или жестокая симуляция, то в ней непременно должны действовать основные правила построения сюжета, например, главный герой не должен умереть.

Однако хуже становилось, если на миг допустить мысль о том, что Джейн – вовсе не главный герой даже в своей собственной истории. Она – второстепенный персонаж, вспомогательный инструмент и набор функций без личности. Скучная и пресная, однако моментами необходимая для продвижения истории. Обремененная выученной беспомощностью она отпустила бразды правления, послушно отдавая всю полноту власти бездушному автору, играющему в бога.

Нет, так Джейн жить не хотела. Боялась. Именно страх вынудил ее выучить одно простое правило: никто не спасет ее, кроме нее самой. В свой истории Джейн должна быть жертвой и спасителем; загадкой и решением; вопросом и ответом. Поэтому надо действовать.