– С тех пор как наши семейные дела стали всеобщим достоянием, я места себе не нахожу… Если бы Доминик дожил до этого… – еле слышно произнесла Валери.

Она обожала своего покойного отца, Доминика Обенкура, и даже после замужества продолжала носить его фамилию.

– Дорогая Валери, это рано или поздно забудется, уверяю тебя! Но ты всё абсолютно правильно сделала. Учитывая откровения мэтра Гарди, скандал всё равно разразился бы. Франсуа Барнье заслужил небольшую взбучку, назовём это так… Украсть несколько миллионов – это ещё туда-сюда; но вот завещание Марианны – нет, это уже никуда не годится! Неужели кто-то всерьёз поверит, что Марианна оставила ему все своё состояние? Записи, сделанные вашим верным поваром, будут очень кстати – и, думаю, ты найдёшь средства отблагодарить Дидье за рвение… О, я до сих пор вспоминаю его тюрбо24 c морскими гребешками!

Валери привычно поджала губы: она предпочла бы ни с кем не обсуждать свои проблемы, но Санти-Дегренель, хоть уже давно отдалился от Марианны, по-прежнему оставался частью их клана.

– Я пока ничего не сказала мужу, но… Раф, что теперь делать – я должна передать записи в полицию? Но ведь получается, что… Ведь они тайно записывали разговоры моей матери, её юриста, этого мерзавца Барнье… А я и так с ней почти на ножах, мы не виделись несколько лет… И всё из-за этого чёртового фотографа!

– У тебя есть выбор: ждать, пока правосудие сделает своё дело, или же действовать самой. А правосудие может заблуждаться – понимаешь, о чём я?

Валери прекрасно понимала. Да, ей придётся передать следователям ещё одну порцию грязной информации: необходимо нейтрализовать этого прожорливого типа… Нет, она не допустит, чтобы кто-то воспользовался слабостью её матери!

***

Солнце неприятно светило прямо в ухо, и сейчас Анастасья это ясно почувствовала – как будто дело было не в ноябре, а в разгар лета. На этот раз взамен изношенного старого кресла ей предложили новенькое, с претензией на эргономичность, но оно оказалось ещё хуже предыдущего: она безуспешно пыталась найти удобное положение, силясь сосредоточиться на вопросах психотерапевта.

– Простите, вы спрашивали о моём сне?

– Да, вы сказали, что на прошлой неделе плохо спали и видели неприятные сны. – Перед внимательно смотревшей на неё мадам Гросс лежал открытый блокнот. Неужели она собирается всё записывать? – Не волнуйтесь, я буду просто делать небольшие пометки, для себя – надеюсь, вы не возражаете? – осведомилась она.

Сны обрушивались на Анастасью каждую ночь: с тех пор как Рафаэль уехал в Милан, она постоянно просыпалась в три часа и больше не могла заснуть – электронный Толстой неизменно приходил на помощь… Анна и Вронский уже встретились на злополучном вокзале, и теперь Анастасью занимало одно: почему судьба вновь столкнула этих случайных людей – или же в этом не было ничего случайного? Как получилось, что умная, благополучная, добрая женщина, так любившая своего ребёнка, оказалась перед этой пучиной ада? Да, тогда существовали нелепые условности, нерасторжимость брака – наверное, кому-то теперь показалось бы странным даже читать об этом. А сейчас, наверное, уже сам брак стал условностью – во Франции уж точно!

Помнится, Рафаэль как-то сравнивал «Анну Каренину» с «Мадам Бовари»… Да, он говорил, что эти две разные философии адюльтера, обе гениально описанные, отличаются так же, как вино категории Grand Cru25 и добротный, но примитивный пастис26… Да, кажется, он использовал такое сравнение. Интересно, а Марианне Обенкур он тоже это рассказывал?

– Анастазья, простите, вы плохо себя чувствуете?