Следующие полчаса я отчаянно пыталась договориться с торговцем в пестром тюрбане, выпрашивая у него по щепотке всех его диковинных порошков и масел, с непременным указанием названий. Немолодой темнокожий мужчина с трудом изъяснялся на языке, которому меня безуспешно обучали, да и я сама не блистала красноречием. Принц демонстративно отказался участвовать в этом балагане, и мы, словно два неразумных ребенка, размахивая руками и срываясь на крик, пытались объясниться жестами. В конце концов, казалось, нам это удалось. Принц, расплывшись в довольной улыбке, что-то быстро пролопотал на своем родном наречии и за пару минут уладил вопрос оплаты. Мы двинулись дальше.

Я пылала от стыда, ненавидела принца и злилась на собственную беспомощность. Пройдя еще одну лавку, заваленную совершенно непонятными мне вещами, я вдруг увидела храм. Две дороги, словно объятия, окружали его, и, казалось, войти можно было с любой из трех сторон. Колонны поддерживали навес из прозрачного, бледно-голубого камня, за которым в тени угадывались открытые двери. На пороге, прислонившись к колоннам и стенам, сидели эльфы и люди. Кто-то беседовал, кто-то дремал, а кто-то и вовсе трапезничал. Над основной частью храма возвышалась трапециевидная конструкция, венчавшаяся, очевидно, хрустальным навершием, инкрустированным золотом. Она искрилась всеми цветами радуги, источая ощущение неземной святости.

Принц повел меня к храму, и, пройдя немного вдоль правой стороны, мы наткнулись на узкую тропинку, уходящую в густую зелень деревьев. Алешка бесцеремонно подтолкнул меня туда, молча приглашая исследовать незнакомое место, и сунул в руку пару монет. Отказываться не было смысла. Пройдя всего метров пятнадцать, я уловила знакомый, родной запах свежего мяса. В конце тропинки обнаружилась еще одна лавочка. За прилавком никого не было, как и посетителей. Не было видно и товара, но запах не обманывал. Заглянув за пустую витрину, я приподняла шторку, отделявшую внутреннюю часть повозки от торгового места. В полумраке и прохладе спала женщина, примерно моей комплекции, в белом чепце и простом сером платье до пят.

– Простите, – попыталась я ее разбудить.

– Ааааа! – завопила она, схватилась за сердце и начала тереть глаза.

Она что-то спросила, но языка я не знала. Лишь покачала головой и демонстративно облизала губы, показывая ей монетки. Она засуетилась, начала что-то бормотать себе под нос. Наконец, повернувшись ко мне, она протянула кусок сырого мяса, завернутый в грубую ткань. Я понюхала его, улыбнулась и тут же помрачнела. Кухни у меня не было. Я и так жила как бедная родственница, непонятно почему пригретая королевской семьей.

– Подожди, – вдруг произнесла женщина на знакомом мне языке и, забрав кусок сырого мяса, достала откуда-то кусок колбасы. Уже надрезанный. В этом же свертке был и хлеб, и что-то отдаленно напоминающее сыр.

Я протянула ей монетки, забирая заветный ломоть колбасы. Едва надкусив, я расплакалась. Не то чтобы эта колбаса была верхом кулинарного искусства – скорее, прессованное вареное мясо, без солинки, без искры специй, отдаленно напоминающее баранину. Но после почти месяца безликих подобий еды, она казалась даром небес, вкусом надежды. Женщина, заметив мою реакцию, нарезала толстый ломоть хлеба и налила в кружку рубиновый морс. Затем, наполнив и свою кружку, она принялась за немудреный бутерброд с колбасой и сыром.

Тиша – так ее звали – тоже с трудом изъяснялась на эльфийском, и наш скромный полдник прошел в почти полном молчании. Когда я, счастливая, собралась уходить, Тиша вернула мне монеты. Не желая ее обижать, я забрала их, без конца повторяя «спасибо».