– Плохо мне, не могу больше с тобой оставаться. Но ты просьбу-то мою выполни, уважь покойника… А батьку твоего тоже отравили, уколом, ты знаешь? Отомсти за нас обоих, – торопливо произнес он напоследок, и исчез.

Я остался один посреди кухни.

В коридоре все еще повизгивала свежеиспеченная вдова, в большой комнате откровенно веселился народ, а в углу незаметно сидела старая несчастная женщина, которой больше не было места в доме умершего сына.

Я решил исполнить свое намерение. Подошел к ней, взял ее за руку и пригласил:

– Пойдемте ко мне. Вам у меня будет лучше. Поживите пока с моей семьей, а там что-нибудь придумаем.

Старушка как будто ждала, на кого можно опереться. Она безропотно поднялась и зашаркала вслед за мной.

Никто не заметил нашего ухода: ни счастливая вдова, отдавшаяся новой любви, ни пьяные гости, чей топот и крики я еще долго слышал из моей квартиры.

Дома я строго посмотрел на Татьяну, в двух словах объяснил ей мое решение, и она, не желая связываться со мной при гостье, быстренько приготовила для матери Василия Фомича постель в свободной комнате.

Уединившись в кабинете, я не придумал ничего лучшего, чем позвонить дяде Лёше. Я вкратце изложил ему свои подозрения об отравлении соседа, указав на местонахождение остатков яда, но опустив пикантные подробности общения с покойником. Я особенно не надеялся, что дядя Лёша каким-то образом поможет мне, однако он откликнулся, хотя, как потом выяснилось, и несколько неожиданно для меня…

– А ведь ты, Стас, меня обманул, – глухо сказал он в трубку, – обману-у-ул… Ты ведь тоже вместе с Григорием что-то получил, какую-то искорку Божью… Ан нет?

– Да, дядя Леша, и я тоже получил, – согласился я.

– Теперь ты, как и твой друг, очень нужный мне человек, – задумчиво произнес старый чекист как бы про себя и спросил: – А что, тебе очень надо, чтобы мы раскрутили твою соседку?

– Надо, – решительно подтвердил я.

– Хорошо, – со сталинской интонацией сказал дядя Леша, – я тебе обещаю. Тем более, что хоть одно раскрытое преступление ваше отделение милиции запишет себе в актив. Хорошо, – повторил он, – мы это сделаем. Но и ты не забудь нашего уговора: послезавтра вы с Григорием улетаете. Помнишь, надеюсь?

«Как такое забудешь?» – подумал я, а вслух четко, без всякой кампанейщины, как младший старшему по званию, отрапортовал:

– Помню. Мы готовы.

Мне хотелось отчеканить «так точно!», как того требовала субординация, но я удержался.

Утром по радио читали «Евгения Онегина», и я, остановившись среди комнаты, слушал:

…Проснувшись рано,

В окно увидела Татьяна

Поутру побелевший двор,

Куртины, кровли и забор…

Ритм чтения был так ровен, успокаивающ, голос диктора так мягок, что мне захотелось взглянуть на мир глазами пушкинской Татьяны, забыв тревожные ночные сны. Захотелось узнать, а что там, за моим окном?

Я отдёрнул штору и глянул вниз. Весь двор был покрыт снегом, чистым, неисхоженным, словно белой праздничной скатертью.

На детской площадке мальчишки лепили рыхлые снежки и азартно кидались ими друг в друга. Я вспомнил, как я сам радовался свежему снегу, когда учился в школе, как раз напротив маминого дома.

Сейчас мою школу не было видно, как раньше, из окна. Года два назад во дворе, после нескольких месяцев грязи и грохота строительства, вырос дорогой модерновый особняк с частной охраной и собственной автостоянкой. В нем комфортно поселились некие богатенькие буратино.

Я долго любовался белым чистым полем двора. Только вот под деревом валялось что-то темное. Пальто, что ли, или старое одеяло до помойки не донесли? Я отвел глаза: непонятный серо-бурый предмет портил красивую зимнюю картинку.