– В сороковом муж купил. С рук, подержанный, год поездил, а он возьми и сломайся. Тут война началась. Так и стоит, – сказала Ульяна, когда Руди спросил, чей это мотоцикл.

– Я починю! – сказал Руди. – Можно?

Ульяна не сильно-то поверила словам Руди, но мотоцикл чинить разрешила. Руди упоенно взялся за дело.

Этот мотоцикл словно возвращал его к прежней жизни, к детству, иногда Руди настолько погружался в ремонт, что забывался и думал, что он в Энгельсе, под крышей своего дома. Всякую свободную минуту, если он не был на колхозной работе и не помогал дома, Руди проводил со своим мотоциклом. Он уже проверил мотор, который был практически исправен, выправил погнутую выхлопную трубу, вычистил сильно заржавевший бак. Еще немного, и он наладит мотоцикл!

– Рудик!

Руди встал с колен, вытер руки о штаны и повернулся к Арише. Она стояла перед ним: глаза, рот, щеки – все в улыбке, русые волосы заплетены в красивую «корзиночку».

– Пошли на кочкарник! Наберем яиц утиных, а то и на гусиные нападем!

– Это ты для яичек корзинку сплела?

– Чего-о-о? Я уже неделю «корзиночку» заплетаю.

– Яички-то в нее собирать будем?

– Зачем? – Аришка не поняла его шутки. – Я всегда в подол собираю.

Руди снял с гвоздя висевшую с наружной стены сарая старую корзинку.

– Здесь сохраннее будут. Пошли.

Кочкарник был недалеко, он начинался в конце больших огородов, которые пологими горами спускались за каждым двором вниз.

– Не вздумай камышами шуршать или кашлять. Понял? – шепотом сказала Ариша, когда они, переступая с кочки на кочку, дошли до камышового займища.

Серые гуси и утки-кряквы прилетели сюда, еще когда местами не стаял снег, теперь они уже точно сели на яйца. Ариша раздвинула высокие стебли камыша, старые сухие желто-коричневые вперемешку с зазеленевшими новыми, и шагнула чуть вглубь.

– Смотри! – шепнула она.

На кочке, заваленной сухим торфом и травой, красиво располагалось овальное гнездо, размером с большую корзину, свитое из камышовых стеблей и листьев и густо прикрытое пухом.

Ариша присела, быстро снимая пух с яиц.

– А знаешь, я однажды видела, как утка у себя из груди пух выдергивает, щиплет и стелет потом гнездо, – тихо сказала она.

Руди тоже склонился над гнездом. Их было шесть. Шесть яиц, размером почти в два раза больше, чем куриные. Четыре яйца было белых и два зеленоватых.

– Бери! – сказала Ариша.

Руди взял два яйца.

– Теплые.

– Наверное, утка только что с гнезда сошла, – прошептала Ариша.

– А эти два какие громадные!

– Двухжелтковые! – пояснила Ариша.

Она выбрала их из гнезда.

– Справная будет яичница! – сказал Руди и с улыбкой поглядел на Аришку. – Ну что, в подол будем складывать?

– Да иди ты!

Они сложили яйца в корзинку.

– А на дне-то сколько пуха! Смотри, Рудик.

– Эта утка, видать, всю себя ощипала, догола.

– Смотри, вон еще гнездо!

В этом гнезде было аж восемь яиц, и Руди предложил два оставить.

– Как же есть хочется! – вздохнула Арина.

– Мне есть хочется всегда, даже когда я сплю, – признался Руди.

– А мне, а мне… даже когда я ем! – сказала Ариша.

И они не удержались, рискуя распугать всех наседок, рассмеялись.

Шел третий год войны, самый тяжелый и голодный. Голодно было во все месяцы года, но голодно по-разному. Летом можно было набить брюхо ягодами, наловить рыбы и за неимением масла запечь ее насухую, а с августа начинались грибы. Осенью выкапывали картошку. Но весной, когда в доме не оставалось ни муки, ни крупы, ни одной картофелины, кроме оставленной на семена, когда ни в огороде, ни в лесу еще ничего не росло, голод вставал во всем своем жестокосердии, он тянул, больно резал, язвил желудок, доводил до тошноты и головокружения. Голод мучил всех, но более всего подростков. Есть хотелось всегда.