(Он жил по соседству,
Говорил, что я ни на кого не похожа.
Он был на три года меня моложе,
Он не знал, что у меня есть ещё и сердце,
Но я любила его.)
Я рассказывала ему о Лоэнгрине,
Бессмертную историю аббата Прево
И что Бог создал людей из глины,
Но, кажется, он не понимал ничего.
Мы включали музыку, наполняя мелодией зал,
Мы танцевали под блюз Гарри Мура.
(У меня тогда была хорошая фигура,
И, мне кажется, это он знал.)
Я уходила под утро, рано.
Я собиралась бесшумно и быстро.
Я знала, что мы никогда не поженимся.
Я уносила с собою блаженство,
Сердечную рану
И пустую канистру.
«Напустил такого тумана!..»
Напустил такого тумана! —
Символист!
Я люблю, когда страшно и странно,
И когда неожиданно из бурана
Вышел ты, как вино игрист.
Ну, поехали!.. Что там? – Твист?
«Я увидела степь и тебя верхом на коне…»
Я увидела степь и тебя верхом на коне.
Это было в потерянной нами с тобою стране.
Две косы мои путались в высокой зелёной траве.
Заузорено имя твоё на моём рукаве.
Ты кувшин с молоком принимал из девичьих рук.
И была я красивей сестёр своих и подруг.
А глаза твои были словно пристрелянный лук,
Ты удерживал взглядом, крепче ремней и подпруг.
А когда уезжал воевать за туманный дол,
Целовала коня и кафтана резной подол.
«Ты думаешь, яблоня белым жива?..»
Ты думаешь, яблоня белым жива?
Наивный, невежа, незрячий.
Сияет безумная голова,
Избытком любви горячая.
Легко ль осыпается белым любовь?
Легко ли за грань шагнуть?
Смотри, ударяюсь сияющим лбом
В сестрицу свою – Луну!
Весна! И на всё мотануть головой —
На числа, судьбу, и работу,
И даже на то, к чему давно
Артериями примотан.
Смоги! У тебя несерьёзный взгляд,
Не бойся того, что можешь.
Вдохни баламутящий белый смрад
Уставшей от холода кожей.
Я – нет. Я – весна. Я скоро умру.
Не быть голове моей белою.
И потому, потому, потому —
Люблю – это всё, что я делаю!
«Мы сидели за столиком и говорили о Фрейде…»
Мы сидели за столиком и говорили о Фрейде.
Он ломал шоколад и пива мне подливал.
Я сказала: «Послушайте! Лучше меня убейте,
Только не обрывайте сверкающий мой карнавал».
Он ответил задумчиво: «Я слишком верю в Исуса,
Ничего не получится, детка, у нас с тобой.
Я чуждаюсь всего, что красиво, легко и вкусно,
Чёрным хлебом питаюсь и запиваю водой».
Я смотрела и плакала: боже, какая нелепость!
Он же язву желудка скоро себе наест.
…Значит, хлебом – всю жизнь неизменным хлебом,
Ни на час не снимая с сутулых лопаток крест.
«Сегодня ночью вся черёмуха погибнет…»
Сегодня ночью вся черёмуха погибнет,
Такой безжалостный и беспощадный ливень.
А ночь короче свадебного гимна,
А пальцы ливня холоднее глины.
Есть ночь одна посередине мая —
От аромата валит, как от яда.
Вот и меня, как веточку, сломают,
Мне не дожить до осени и ягод.
«Моё платье в горох, я – гороховый шут…»
Моё платье в горох, я – гороховый шут,
Я внимания, как подаянья, прошу.
Я всегда весела, я – одна, я – струна,
Никому не нужна.
Я в прищуринах глаз жгу бенгальский огонь.
Вы пугались напрасно – я глупая мощь.
Подойдите поближе, подставьте ладонь,
Я и есть только этот сгорающий дождь.
Да!
А впереди был ноябрь горький,
Голые ветки, больное горло,
Да! И день твоего рожденья
В хмуром обмороке октября!
С нами ободранный осенью город,
Ветер, трамвай, телефонный сговор, —
Да! И любовь слепым наважденьем,
Где я опять увижу тебя?
Выпадет снег, первейший и чистый,
Станут большим ожиданием числа,
Да! Понедельники и воскресенья —
Свежие лица и синий снег!
Жить, чтоб любить иль любви учиться…
Да! Для свиданий нужны причины,
Только несу, как цветок весенний, —
«Да!» – протянутое ко мне.
«Зажми моё дыхание в кулак…»
Зажми моё дыхание в кулак,
Держи моё дыхание в руке.