– Почему?

– Он же статуя, папа! И вот однажды под его шляпой свила гнездо ласточка. Внимание, ласточка – это я, – прижала ладони к груди. – Я буду много танцевать на сцене, как научила бабушка. Принц заметил ласточку и сказал: «Милая птичка, возьми, пожалуйста, рубин из моего посоха и отнеси его бедной швее в гетто, у нее умирает сын и нет денег купить ему апельсинов».

– И ты отнесла?

– Отнесла, но вначале рассказала, что вообще-то у меня мало времени, уже поздняя осень и мне пора лететь к подругам в Египет, загорать на жарком солнышке, – и Нина увлеченно перемещает стакан с кофе по столу, на котором так кстати изображена карта мира.

– Ага, а потом?

– А потом принц попросил отнести сапфир из его левого глаза поэту, который не может подарить букет фиалок любимой и дописать пьесу, так он беден, и теперь никто не узнает, что поэт талантлив.

– И ты отнесла? – Брюно скрестил руки на груди, кивает в такт рассказу.

– Конечно, что с принцем делать? И задержалась так еще на день. Потом второй глаз-сапфир отнесли девочке, которая торговала спичками и уронила коробок в канаву, чтобы отец-пьяница не бил ее вечером. А потом ласточка носила золотые листочки с позолоты статуи всем бедным детям в королевстве, чтобы они не замерзли под мостом и не умерли от голода.

– Мда уж, классическая рождественская история… А потом?

Нина кивает и увлеченно дирижирует пряничным человечком.

– А потом ласточка стала глазами статуи, ведь он отдал свои глаза-сапфиры. И однажды ночью стало так холодно, что ласточка просто замерзла на лету и упала к ногам счастливого принца.

– Ох, Нина, какая грустная история!

– Да ладно тебе! Типичная рождественская пьеса, ты сам сказал, чтобы все плакали. К тому же и статую решили переплавить на металл, поскольку она стала такой некрасивой. И вот рабочий заметил, что вся статуя расплавилась, осталось только сердце принца. Он выбросил сердце на свалку, и оно упало как раз рядом с тельцем ласточки. Мальчишки, которым птица помогала, узнали ласточку и похоронили ее в одной могилке с сердцем счастливого принца. Из нее выросло высокое дерево, на котором весной стали селиться птицы, как обычно в сказках, ты знаешь. Только мы не покажем все это, и финал будет на том моменте, когда замерзшая ласточка упала к ногам статуи счастливого принца. Папа, ты плачешь?

– Конечно, нет, Нина. Глаза слезятся после ветра. Так ты играешь ласточку?

– Да! И бабушка сшила мне костюм у костюмерши оперы, ты представляешь? Она привезет его в день премьеры. И еще она подарила мне ландыши, вот смотри.

Нина долго роется в сумке и достает брошь с ландышами из розовой эмали в россыпи мелких бриллиантов, которую она завернула в бумажный носовой платок и положила в коробку для завтраков.

– Бабушка сказала, что эта брошка всегда приносила ей удачу на премьерах.

Брюно вертит брошь в руках и надеется, что никто не догадается, что бриллианты настоящие.

– Давай не будем пока говорить о броше Альме?

Нина пожимает плечами.

– Бабушка тоже советовала не говорить. Знаешь, я хочу быть, как бабушка. Она такая… такая… даже не знаю, как объяснить.

– Понимаю.

Брюно хорошо знает, как привлекательны яркие талантливые люди и каким жалким выглядит в этой известной семье он сам. Пусть он и старается изо всех сил, его усилий всегда мало, потому что ожидания велики. Ведь люди, безжалостные к себе, ужасно требовательны и к другим, а что ему им предложить, если его в детстве не поцеловала муза, не одарила ласточка. Да и Альма мается, чувствует, что не реализовалась, а все потому, что выросла на сцене, среди особенных людей, которых она привыкла считать обычными. Взять даже любимую детскую книгу Альмы – «Мэри Поппинс». Жена до сих пор отказывается верить, что Мэри волшебница, а не обычная няня. Знает книгу наизусть, а волшебство пропустила, не заметила, когда читала, и ждет теперь от нас всех совершенства, а у меня вот нет волшебной палочки. Но об этом Брюно дочери не говорит. Он начинает собираться и будто бы промежду прочим произносит: