Мотя пялил взор на статуй – вот он, Ирод рода человеческого, раскрутивший безжалостное красное колесо.

Лектор из Ленинградского обкома вещал негромко, но твердо. Мотя незримо ухмылялся: какая может быть этика у режима, где жизни человеков не стоят и ломаного гроша?

После длинной, скучной и лицемерной лекции прямо из зала Революции повели в столовую. На ужин давали два блюда – бигус из квашеной капусты и макароны по-флотски. В отношении бигуса существовало негласное правило: не тронь! Бигус в кастрюле покрывался засохлой коркой, и если ее потревожить, то из кастрюли вырывались наружу способные вывести из строя противогаз миазмы. Видимо, делали бигус из того, что выбросить жалко. А может, и не жалко.

На фоне бигуса макароны по-флотски, окрещенные курсантами макаронами с мусором, смотрелись не иначе ресторанным блюдом.

За соседним столиком подал голос Петро Гамасюк:

– Мужики, я посылку получил, на сампо раздеребаним. Хлеба только прихватите.

Родом Гамасюк был из Батькова, что в Львовской области. Это, собственно, и определяло ассортимент посылаемых продуктов. Как правило, Петру присылали сало свежее слабосоленое в банке, сало с чесноком, сало с прожилками мяса, сало с красным перцем и иногда кружок-другой домашней колбаски.

По правилам сначала посылку проверял старшина на предмет запрещенных вещей. Мало ли – спиртное или антисоветская литература, к примеру.

Старшина шумно сглотнул слюну, нервно дернув кадыком.

– А и духмянная у тебя колбаса, Гамасюк! – И тут же получил в подарок полкруга.

Прозвенел звонок, началась самостоятельная подготовка. Гамасюк с посылкой под мышкой успел заскочить в класс. Двери за ним закрыли и подперли стулом. Боялись не начальства, боялись лишних ртов.

На столе расстелили газету и разложили хлеб, припасенный с камбуза, сало трех видов и оставшийся полукруг домашней колбасы. Штык-ножом от автомата Калашникова порезали колбасу на тонкие кружочки, чтоб хватило на всех. Сало резали добрыми ломтями, без счету.

Над всем этим изобилием возвышался Петро Гамасюк. Он широко, по-драконьи, раздувал ноздри, вдыхая ароматы родины.

Мотя взял кусочек колбаски, обнюхал со всех сторон и положил на язык. Жевать не стал, сначала нужно было насладиться по полной, а уж потом размолоть его зубами и неспешно, частями, проглатывать.

Жадные до жизни курсанты рвали крепкими зубами шматы сала.

Гамасюк грустно вздохнул:

– Эх, щас бы скибочку цыбули.

Хотя ни по отцовской, ни тем более по материнской линии сало Моте никак не полагалось, наворачивал он его много и с удовольствием.

На сытый желудок школить сил нет, на сытый желудок разве что покемарить.

К жизни Мотю вернуло построение на вечернюю приборку.

Вечерняя приборка сильно отличалась от утренней. К этому времени уже все начальство «убывало из расположения», оставались только дежурные офицеры, но их было немного, и дел у них хватало и без приборки.

Наскоро прометя коридор, Мотя присоединился к товарищам, которые уже собрались в курилке. Нужно было поспеть вышмалить беломорину. Вот-вот начнется обязательная к просмотру программа «Время».

Из ленинской комнаты доносилась энергичная музыка. По этой заставке безошибочно угадывалось начало информационной программы «Время». Мотя заскочил в ленинскую комнату одним из последних и сел в заднем ряду.

Дикторы вещали как будто с передовой (а они и были бойцами передового отряда идеологического фронта). Вещали о достижениях и победах, о том, как советский народ с чувством гордости, патриотизма и еще бог знает с какими чувствами воплощал в жизнь решения очередного съезда КПСС.