Они смотрели друг на друга.

Особист смотрел сытым котом на стреноженную мышь, Мотя – затаившимся перепелом, которого легавая уже причуяла и вот-вот поднимет.

– Товарищ капитан третьего ранга, а я-то чего могу?

– Молодец, Матвей Идрисович, правильно мыслишь! Будешь докладывать мне обо всем, что происходит в роте.

Не дав Моте опомниться, особист подсунул ему листок.

– Вот тут распишитесь. Да, и придумайте себе псевдоним.

Мотя понимал, что, падая вниз, траекторию не выбирают. Бумажку подмахнул и, сам не зная отчего, вписал псевдоним – «Ветров».

Мотя брел по коридору, осмысливая случившееся. Возненавиживать себя он не стал, твердо решив, что ничего докладывать особисту не станет. Не по-детски был он наделен житейскою мудростью, и в восемнадцать лет глаза его были седыми.

Впереди была последняя пара, и было это занятие по физической подготовке. Бессмысленное натружение организма Мотя не любил, он точно знал: спорт – опиум для народа. Убежден был, что спортивными зрелищами, футболом да хоккеем делают из людей дураков.

Ровно в два часа дня, переодевшись в трико, курсанты построились в спортивном зале. Появился преподаватель – майор Скуратов. Со свистком на груди, спортивным шагом он подошел к строю.

– Смирно! Товарищ майор, сто тринадцатый класс для проведения занятий по физподготовке построен!

Майор прижал руки к бедрам и привстал на цыпочки.

– Здравствуйте, товарищи курсанты!

– Здравия желаем, товарищ майор!

Все было пронизано ложью, даже приветствие. На самом деле здравия майору никто не желал. Майор Скуратов в душе был изувером и спортивные снаряды рассматривал как инструмент для унижения чести и достоинства. Не столь он был озабочен физическим развитием курсантов, сколь возможностью всласть поиздеваться над безответными юношами.

Майор орлиным взглядом окинул строй.

– Вольно! Старшина, разбить класс на три группы.

Одна группа отправилась лазать по канатам, другая – на турник, а третья – на бревно.

Помогал Скуратову ассистент-подручный, не то узбек, не то нанаец. Маленькая кривоногая нехристь, готовая на все ради хозяина.

Только здесь и постиг Мотя суть услышанного когда-то на кухне: «Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости».

Скуратов стоял у турника. Бедный растопыря неуклюже дергался на перекладине, пытаясь изобразить подъем переворотом. Глаза майора горели садистским огоньком.

– Ну что ты там вафлей завис?! Смотри не грохнись, мамкин пирожок, отшкрябывай потом говно с палубы.

Бедолага висел на турнике, и каждая его клеточка была пронизана обидой за незаслуженное поругание. Остальные курсанты радостно гоготали. Так уж устроен человек.

Майор обернулся к группе, выполняющей упражнение на канате.

– А это что за вошь потная?! Во всю силу лезь!

Он дал отмашку ассистенту-подручному:

– Усложнить задачу!

Нацмен с радостью бросился раскачивать канат, как бы стараясь стряхнуть с него Мотю, уже почти забравшегося на самый верх.

Скуратов вожделенно потирал ладони.

– То-то же! Это тебе, мамкин пирожок, не лысого по ночам под одеялом гонять!

И опять веселый гогот товарищей.

Вот так методично ломал неокрепшие души майор Скуратов, старательно вколачивая через ноги простую непреходящую истину: «Я начальник, ты дурак». Ибо и есть в этом вся суть военной службы.

Жизнь царю, душу Богу, сердце даме, честь никому – все это мишура, придуманная для поддержания внешнего лоска…

Время, которое образовывалось между последней парой и ужином, называлось свободным. Сегодня его решили заполнить лекцией по актуальным вопросам развития марксистско-ленинской этики.

Курсантов привели в огромный зал, сверкающий хрусталем и бронзой. Когда-то это была столовая зала, где принимали пищу господа гардемарины, теперь это называлось залом Революции. А назван он так в память о Ленине, выступавшем здесь перед революционными матросами. Так и стоит он в гипсе, возвышаясь над сценой, выбросив вперед правую руку ладошкой вверх.