молва и слава сквозь фронты летят.

***

В те дни полк Гриши бил врага при Барте,

(название – в венгерском варианте,

словаки же и по сию минуту

всю эту местность именуют Бруты,

а изначально – Бурты, борти, ульи).

Роились только там не пчёлы – пули,

да гибель разносили по посёлку

фашистские фугасы и осколки.

9-го его оставил враг,

но рвал назад: тараном контратак

два месяца пробить пытался брешь

в кольце, что окружило Будапешт.

Гвардейцы же держали оборону,

закрыв собой правобережье Грона,

замёрзшего дунайского притока.

Шёл третий день. Противник бил жестоко,

садил из миномётов по квадратам,

и без конца немецкие granaten

плацдарм крушили, сажу, снег и грязь

мешая с кровью. Но в ответ велась

стрельба контрбатарейно. В сей дуэли

боекомплекты на глазах пустели.

И вот мой дядя честь по чести правил

запряжкой пароконной. Сидя браво

на передке снарядами гружённой

подводы, он порой мечтал мажорно

о рiдном Рiвно, одров вскачь гоня.

Ведь не в миноре же в пылу огня

грустить о неизбежном завтра счастье?

***

Там передых случался столь нечасто,

что оглушал внезапной тишиной,

вдруг ограждавшей от войны стеной.

Но после вновь сменялся мясорубкой,

и плыл вдоль русла Грона запах трупный,

и в ротах человек по 20-30

от штатных списков оставались биться.

А павших замещали новобранцы,

ещё только учившиеся драться.

Работал полевой военкомат

и присылал «зелёных», но солдат —

из угнанных в Нiметтчину парней,

горевших местью, закалённых в ней.

Сбежавшие из рабства в полной мере

к коричневой чуме свой счёт имели.

Григорию же как бы повезло:

когда трясли облавой их село,

он вовремя успел уйти на хутор.

Предупредил в последнюю минуту

каратель местный, сохший по сестре

и с детских лет бывавший в их дворе.

Решил помочь, на будущее ладя.

Так остарбайтером не стал мой дядя.

Не в рабский труд, а в ратную работу

судьба его готовила – в пехоту.

***

На шорох сверху правый прянул вбок,

но левый конь сдержал чужой рывок

и с храпом вздыбился, а следом грянул взрыв,

удачно ничего не повредив.

Убило б лошадь, поломало б ось —

конец извозу: груз бы здесь пришлось,

наверно, бросить. Прилетело б в ящик,

чистилище б разверзлось в настоящем.

С шикарною воронкой, может быть.

А хоронить? – чего там хоронить?

Но всё ж таки костлявая опять

не захотела удальца прибрать,

притом что был он в полной её власти.

Помимо прочих рот в гвардейской части

имелась миномётная. И к ней

ривнянский хлопец понужал коней.

Стремительно дорога сокращалась,

но параллельно превращалась в малость

и вероятность на закате дня

не сгинуть в пекле плотности огня.

Враг бил совсем свирепо, и снаряды

его ложились даже слишком рядом.

А не попали. Финиш. Холм объехав,

воз скрылся между складками рельефа.

Какой-то старшина из арткоманды

спешил навстречу с воплем: «Шиш им в гланды!

Мы думали, шо всё – тоби кинец!

А ты зумив! Ох, добре, молодец!

Зараз разгрузим. Покури пока».

– Ни, командир, не треба огонька, —

отрезал вдруг Григорий. – Ну и тир тут.

Трусит всего. А, може, краще спирту?

***

– Найдём и спирт. В землянке наготове.

Хохол никак? Видповидал на мове.

– Кировоградский. Гриша Середа.

Там чаще русский. Если в городах.

В селе ж у нас не мова – этот… суржик.

Учитель в школе объяснял. К тому же

отец вообще с воронежских Серед.

А мати – та Вербицкая, как дед.

– Ты дивись, шляхтич шо ли чи казак?

– Ну, а я знаю? Помер – не сказал!

– Давно вже вмер?

– Да в голод – в тридцать третьем.

Назло, увы…

На этом междометьи

беседа прервалась – и не пришлось

продолжить откровение про злость.

А дед Илья не перенёс обиды

на власть, что раскулачила, как гниду

зловредную: изъяла трёх коров,

лошадок пару, прочее. Суров

был приговор. Сынов, семью сослали