Она смеется и подтягивает колени к животу. Кам умеет усаживаться в самых немыслимых позах что в машине, что прямо на земле или даже на диване, свесив голову, чтобы еще и видеть телевизор. Мне нравится сравнивать ее с маленькой обезьянкой, а ей нравится делать вид, что это ее ужасно оскорбляет.

Я замечаю, что она приготовилась к выходу в свет: накрасилась, уложила волосы, а из-под расстегнутого пальто видна темно-синяя блузка, подчеркивающая цвет ее глаз. Обычно я не замечаю такие вещи. На блузку я обратил внимание из-за глаз – ее глаза действительно прекрасны. Она мне призналась однажды, что купила эту блузку для первого свидания. Это наша шутка, про первое свидание. Ей нравится всякий раз напоминать, что у нас никогда не было первого свидания. Прямо как Рейчел и Росс из «Друзей» в той серии, где они принимают решение расстаться.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Не по твою душу.

И она мне подмигивает. Я прекрасно понимаю, что она приложила столько усилий не только ради меня. Это все эффект моего отца. Вы знаете, как это бывает: чем противнее чувак, тем больше люди почему-то рвутся заслужить его одобрение. Наверное, потому что его сложно заслужить. Мне хочется сказать Кам, что не надо было стараться, что мой папаша не заслуживает, но она это и так давно знает, потому я молчу. Надо учиться не ввязываться в бессмысленные споры. Кстати, для нее это порой труднее, чем для меня. Потому что она девушка, а я парень? Я не сексист; да я так и не думаю, на самом деле.

– Мои брови не слишком близко друг к другу? – спрашивает Кам, делая вид, что очень беспокоится.

– Они очень прилично выглядят.

– Между ними безупречное расстояние, а?

Она приставляет два пальца ко лбу, между бровями, и смеется. Кам смеется громко, заразительно, и мне тоже смешно – она же ужасно стеснительная. Она борется со своей стеснительностью, принимая надутый и суровый вид со всеми подряд. Иногда я даже пытаюсь намекнуть ей, что эта ее манера отталкивать людей – просто защитный механизм, от которого ей придется так или иначе избавиться. А она мне отвечает, что это ее работа, этакий доморощенный психолог, и чтобы я отстал и занялся своими делами.

Я поворачиваю на набережную Авраама. Для воскресного утра дорога довольно оживленная: народ движется куда-то целыми семьями, и все выглядят куда более довольными, чем я. Кам вставляет в свой телефон аудиопровод, который она специально купила для моей машины, поскольку терпеть не может радио. У нее в телефоне играет что-то нежное, какой-то инди-рок, на мой вкус слишком девчачий. Мне ее музыкальные вкусы кажутся спорными, но, поскольку она согласилась сопровождать меня сегодня, я не протестую. Надо все-таки думать, когда ввязываешься в драку, – мой девиз. Кам наблюдает за мной, нахмурившись.

– Ты не злишься?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я включила Lumineers, а ты не реагируешь.

– Ну, они не так уж плохи.

Она молчит. Я бросаю взгляд в ее сторону – между бровями, на гладком прежде лбу, залегла складка.

– Макс, это просто бранч.

– Я знаю.

– Ну и?

– Никаких ну…

– Макс…

Я пытаюсь сосредоточиться на дороге и не обращать внимания на горечь, разливающуюся во рту всякий раз, как я начинаю думать о моем папаше, о его слишком черных костюмах, слишком отглаженных рубашках, слишком прилизанных волосах. У него все слишком, слишком много всего не моего. Его для меня слишком много, а меня для него почти нет. Да, проблема никуда не девается, она внутри меня.

– Ну это просто бранч, все будет норм.

Я слышу ее слова и знаю, что веду себя фальшиво, но молчу. Моего отца слишком много, меня, наверное, недостаточно; вот Кам умеет быть ровно в той мере, как надо.