Со времен моего детства на каждый свой день рождения отец собирает всю семью на бранч. Раньше я не мог дождаться этого дня, чтобы увидеть кузенов и кузин, услышать, как дядя Тед, слегка перебрав, скажет то, что говорить не следовало бы, и, самое главное, потому что приезжала моя бабушка, Жанетт, которая откликалась только на «бабулю». Бабуля, с сумочкой, полной мятной жвачки Peppermint (она называла ее «папаман», в своей манере, она и сок называла каким-то «Оллашурдом» вместо Old Orchard[3]). Бабуля привозила с собой не только «папаманы», но и сарказм, не всегда мне понятный, но дико зливший моего отца. Отец вообще часто злился, но мне нравилось, когда это было направлено не на меня. А бабуля мастерски провоцировала его на гневные тирады. Мне кажется, что это было именно то, за что я ее обожал. И даже сегодня я стараюсь смеяться над вечно мрачным настроением папаши.

Сильно меня не жалейте. В глубине души я знаю, что я богатенький отпрыск, что я родился с серебряной ложкой во рту и мне есть на что холить и лелеять свою стальную задницу (я серьезно, мы спорим с Кам, но задница у меня и правда красивая). У нас по этому поводу перемирие: да, мой папаша придурок, но совсем уж трагично к этому относиться не стоит. Он меня никогда в жизни не бил, и это уже что-то. Он не лишил меня наследства, даже когда застал за курением травки в подвале или когда я испортил один из его пиджаков от Hugo Boss, сиганув одетым в бассейн, чтобы развеселить друзей. И это только два примера из множества других. Понятное дело, не только мой отец всегда во всем виноват (хотя я никогда ему в этом не признаюсь). Тут вырисовывается одна закономерность: я не люблю признавать свои ошибки… точно так же, как и он. Никто этого не любит, а я особенно – я редкостный сноб. Это, должно быть, синдром единственного ребенка, богатенького наследника. Надо бы спросить у Кам. В психологии наверняка этому есть объяснение.

Бранч назначен на одиннадцать часов, и я уже опаздываю. Это тоже часть меня. Я все уже перепробовал, чтобы избавиться от этого недостатка: убеждал себя, что должен прибыть за двадцать минут до начала, настраивал будильники так, чтобы они звонили каждые две минуты, переставлял стрелки на часах вперед… Ничего не помогает. Мой мозг будто знает, что все это не по-настоящему. На самом деле это не совсем так, мозг не то чтобы знает. У меня есть проблемы, конечно, но я не совсем идиот и понимаю, что в глубине души не способен врать самому себе. И это сказывается отрицательно на моем стремлении не опаздывать, но положительно на всей остальной моей жизни. Я пишу Кам, что сел за руль.

Макс:

Еду.

Кам:

Лгун. Ты еще и не вышел.

Макс: 😘

На самом деле я живу в трех минутах езды от Кам, и это очень удобно. Обычно я хожу к ней пешком. Дорога мне знакома до мельчайших деталей, я мог бы дойти до нее и с закрытыми глазами. Вид у меня был бы странноватый, хотя мы живем в нижней части города и в нашем квартале, считай, ежедневно происходят куда более странные вещи, чем парень, разгуливающий с закрытыми глазами.

Она ждет меня на углу, чтобы мне не искать, где припарковаться, и потому что оттуда ближе до ресторана. Прохладный сентябрьский ветер врывается в машину, когда она открывает дверь. На Кам пальто, хотя еще не холодно. Осень – ее любимое время года, похоже, ей не терпелось утеплиться.

– Тебе будет жарко.

– И тебе доброе утро.

– Доброе утро. Тебе в этом будет жарко.

– Это чтобы защититься от ледяного сердца твоего папаши.

– Черт, и правда. Надо было надеть горнолыжный костюм.

– Если честно, я тебя как раз в нем и ждала.