На уроке французского языка и литературы тот самый задира Патрик никак не мог правильно выстроить предложение. Задание было несложным, но он не мог справиться.

– Кажется, французский язык не является его сильной стороной, – подумала Алла.

Намучившись с Патриком, из которого не смог выбить ни одного членораздельного слова, учитель расстроенно оглядел класс и спросил, кто может правильно построить фразу и разложить ее на грамматические составляющие. Не колеблясь, Алла подняла руку. Учитель приподнял бровь, явно удивившись, но потом жестом дирижера попросил Аллу выйти к доске.

Алла, уверенно стуча мелом, разложила предложение на главные и второстепенные члены, и, закончив разбор, аккуратно положила мел на место. Вытащив из нагрудного кармана носовой платочек, она тщательно обтерла пальцы от мела и, аккуратно его сложив, убрала в тот же карман.

Задира все ещё стоял у учительского стола, повесив голову.

– Вот, полюбуйтесь на Патрика! Даже Алла смогла выполнить это задание! А ты, Патрик! Ты же француз! Тебе не стыдно? Садитесь на место! Оба! – повысив голос, недовольно прокричал учитель.

Алла шла к своей парте, размышляя по поводу слова «даже», сказанном учителем по отношению к ней. Он, что, считает, что она, если не француженка, то не должна или не может знать язык страны, в которой живет уже больше трех лет? А Патрик должен знать, что ли, больше нее? Потому что он – француз? Так половина французов не умеет писать без ошибок! В отличие от нее.

Вернувшись вечером домой, Алла бросила портфель на застеленную кровать, сверху него бросила пальто. Потом подняла пальто и аккуратно повесила на плечики. Пальто было уже коротковато, выше колен, да и рукава становились все короче. Нового не предвиделось, так что и с этим надо быть бережнее. Мамины вещи ей были уже малы.

Портфель поставила под стол, села на стул и стала представлять, как поговорит с мамой. Которой, как всегда, дома не было. Вечерние выступления в кафешантане забирали у Тамары и без того скудные часы общения с дочерью.

Алла решила ждать маму и не спать. Кроме того, хотелось что-нибудь поесть, а в доме было, как говорят, шаром покати. Алла пошла на кухню, и тщательный осмотр дал ей небольшую зачерствелую горбушку хлеба, завалявшуюся за хлебной корзинкой. Все равно придется ждать маму, она же хоть немного еды принесет из ресторана. А пока Алла зачерпнула кружкой отстоянной воды из ведра и досыта напилась, заев воду найденной горбушкой. Почти сыта. Теперь можно и ждать.

Она снова вернулась в комнату, переоделась во все домашнее и села на стул, разбирая туго заплетенные косы на пряди. Гребешок она вынула из ящика стола и начала расчесывать свои пышные волосы. Голова, освобожденная от тяжести туго заплетенных кос, стала как будто легче.

Произошедшее сегодня в школе снова встало перед глазами. Алла снова, как и в школе, почувствовала, как в ее груди надувается, как большой шар, злость на этого дурачка. Усилием воли она сдула грозивший лопнуть шар своего гнева и решила больше об этом не вспоминать. Подумала, что было бы чудесно проснуться однажды такой же, как все. Или стать такой невероятно, божественно красивой, чтоб у всех ее обидчиков сперло дыхание от ее вида! Или бы просто вернуться в Харбин, к отцу.

Чем понапрасну злиться, Алла решила поработать над своей внешностью, особенно, глазами. Ну, почему ее глаза такие узкие, что кажутся маленькими? Как бы их увеличить? Алла вытащила из школьного пенала черный угольный карандаш и попробовала нарисовать на одном глазу полосы на верхнем и нижнем веке. В маленьком зеркальце обрисованный глаз выглядел как-то по-дурацки. Как у клоуна. А если второй обрисовать?