– Зачем? Ибо… ибо я уложу тебя в первом, скажи только:

– В начале, в конце, или в середине раунда?

– Нет, это ты мне скажи в каком углу тебя положить, в Сонькином, или у этого Фрайера?

– Я агент Фрайера, – признался Пар.

– Нет, точно, или ты просто так думаешь? – спросил Катовский.

– Нет, просто уверен.

– Ну, откуда?!

– Знаю и всё. А откуда не знаю. Ну, ты видел, что сейчас он мне подмигнул?

– Сомневаюсь, с такого расстояния это может быть просто аберрация точки зрения. Цвета глаз даже не различить? Он кто вообще?

– А я помню? Тайный агент вроде из Хермании.

– Что говорит?

– Говорит, что всё в его огромных лапах. Ты видел, какие у него лапастые лапы?

– Он, что пингвин?

– Почему? Он как раз наоборот: пишет книги, а на ринге не дерется.

– Тогда думаю, как раз это ему и придется делать, – сказал Кат.

– Почему? – спросил Пар.

– Так, а здесь всё делается через жопу.

– Это да, но может обойдется. У меня же ж здесь больше абсолютно нет покровителей, отнимут ведь всё, что было нажито непосильным трудом, – он заплакал, уронив лицо своё на опустившиеся руки.

– Выпей еще, – сказал Кат-Мяу, и протянул другу, задержавшуюся в его лапах бутыль Хени. – И да: много у тебя было? Завод, фабрика, али может ты был кулаком на деревне у дедушки? Признавайся, фермер, что ли? – и он заржал, как лошадь, которую к счастью сегодня не повели на мясокомбинат. Впрочем, чему тут радоваться, до завтра всё равно не убежать. Дали бы хоть побольше времени на адаптацию к переходу в мир иной:

– Авось Там действительно лучче.

– Да – нет, че-то неохота, страшно, муторно даже как-то. Так бы и жили здеся, если бы побольше везло.

– Это ошибка: нам везет, – сказал Котовский. – Вот сам подумай, что бы было, если бы не сидел здесь, со мной, не рассказывал сказки про золото и бриллианты – лучше друзья тех, кто их умеет хранить, а валялся на ринге в нокауте? Голова – болит, руки-ноги – парализованы, и за всё это не предполагается никаких премий, нет даже выходного пособия.

– Нет, бывают случаи, когда договариваются. Если ты выиграешь, то мне все равно сорок-то процентов отдадут за это избиение, – сказал Пархоменко.

– А мне тогда чего?

– Чего тебе, мало?

– Дак, естественно. В случае проигрыша скажешь, куда дел мол большой Бриллиант Сириус.

– Я не брал.

– Брал, брал, ибо сказано: если не ты, то кто? Больше некому.

– Тогда другая альтернатива, – сказал Парик: – Это наоборот был мой брилик, а ты, да, я теперь вспомнил, ты его у меня и украл.

– Да ты уже перепил, парень, пора, брат, пора тебя лезть на ринг. Как хговорится: пахать подано – ваша очередь трахаться. Иди, иди, она тебя трахнет, – и Котовский подтолкнул падающего уже с ног друга вперед:

– К славе.

Кто был на ринге они и не видели, так только по логике рассудили:

– Кто-то должен быть.

Щепка как раз пошла на Болевой из Стойки. Но какой-то дурак крикнул из зала:

– Болевые из Стойки запрещены, ибо не русский беспредел, а японское дзюдо, возможно, как плюс еще английский бокс, но не мешать же с первым и вторым еще и третье. Я бы этого не понял, – добавил он. Это был Махно, но по своему обыкновению в женском платье, как лучшем способе маскировки, если позволяет личность. Он не мог допустить, чтобы какая-то Питербурхская Актриска переиграла его любовницу и шпионку Нику Ович. А она ее действительно переигрывала. Более того, некоторые даже кричали иногда из зала:

– Играет, как кошка с собакой. – И даже:

– Как хитрая кошка с глупой собакой. – Более того:

– Как хитрая и злая кошка с тупой и добродушной собакой, не понимающей своей огромной силы.

– Разбудите, наконец, судью, – рявкнул Амер-Нази, она сломает ей руку.