– Ставлю на Царицын! – и бросил прямо в лицо Амер-Наза, сидящему на месте главного судьи соревнования Бриллиант Сириус, который возвращает молодость – так считалось, ибо никто не верил, что не только молодость, но саму Жизнь.

Писарь было бросился проверять Бриллиант, как он сказал:

– На вшивость, – но быстро понял, что это неуместно, и встал на своё место за красным углом Василия Ивановича. Не то, чтобы Да или Нет, но он просто вспомнил, что Амер-Нази и сам был приличным специалистом по золотым пятеркам, десяткам и бриллиантам, не раз сам лично возил их туда-сюда в Америку и обратно:

– Никак не мог решить, где этим ценным вещам лучше – Здесь или:

– Там.

– Мотается, как говно в проруби, – сказал про него Волхв на одной из презентаций своей Трилогии:

– Банки, Тюрьма, Кремль, Снайперская Винтовка.

– Четыре. – Как говорится:

– Спасибо, что заметили, ибо только Многие пишут Трилогии, но есть Некоторые, кто считает, что и число Четыре не только число смерти, но и другой Вакханалии. Как-то:

– Дзен-Буддизм и Ананэрбе.

Первая мысль, которую передал Сириус Амер-Нази была:

– Бежать, пока никто ничего не понял. – Батьку Майно он не принимал в серьезный расчет. Считал, что в случае его:

– Возьму с собой в Америку.

Но двое из отряда Махно сели у него по бокам в качестве боковых судей. Одна – это Учительница, Агафья, как многие шептались:

– Иво первая жена. – Хотела сесть и Сонька Золотая Ручка:

– Иво вторая жена, – но не вышло, ибо она была секундантом.

Место это занял никому неизвестный парень, и совершенно беспрецедентно представился Главному Судье Соревнований:

– Одиссей.

– Шутка, – подумал Американец синайского производства, и ничего не ответил. Но кто-то щелкнул его по ушам, мол:

– Ты чё, мил человек, не отвечаешь на приветствие третьего судьи соревнований.

И он не понял, что это сделала Учительница Агафья, которая тоже могла бы показать Подхват под не опорную ногу, спровоцировав сначала опорную на отрыв от татами. Ну, если кто не помнит нашу историю, я напомнил.

Далее, кто бьется за ними?

Василий Иванович опять поймал Нику на прием, Боковую Подножку, и лег на нее так плотно, как будто они были только вдвоем в молодом сосновом лесу.

– Чё?

– Тижало.

– Дыши глубже.

– Не могу, ты меня придавил.

– И не просто так.

– А как?

– Это удержание.

– Ты тупой, как крутой берег реки Урал, – сказала, пытаясь пошевелить большими грудями, Ника Ович.

– Почему?

– Не почему, а потому, что это бокс, а не Дзю До.

– Ты уверена?

– Нет. Уже нет.

– Тогда буду держать тебя пока не встанет.

– Что? Что ты сказал?

– Прости, я оговорился. Пока судья не поставит в стойку.

Тут подошел судья – а это уже был Лева Задов – и сказал, что в боксе держать на полу никого не надо. – И, подождав немного, пока Василий Иванович поймет, что от него требуется, рявкнул:

– Вста-а-а-ть-ть-ь-ь!

– Встал, – правду ответил Василий Иванович.

– Встал? – Лева почесал затылок, и добавил: – Не вижу.

И тогда Васька показал. А Лёва не нашелся спросить что-нибудь другое, кроме:

– Сколько?

– Двенадцать и две.

– Ничего уже не понимаю, – сказал Лева, – это в дюймах, или в секундах, которые ты ее держал?

– Если ты так интересуешься цифрами, отвечу точно:

– Двенадцать и две десятых плюс девять в периоде, а также, если уж я кого держу, то не меньше, чем Бальзак, а он, как и ты должен бы знать, держал их от девяти дней или пока они не понимали, что он:

– Муж, и муж на Дэ, что значит: Благородный.

– Судью на мыло! – закричали с галерки, – он ни хрена не понимает в бойбе и боксе.

– Бардак! – крикнула со своего места в первом ряду Кали. Она и так-то была влюблена в Ваську, а теперь поняла: очень.