Александр Пушкин на rendez-vous. Любовная лирика с комментариями и отступлениями Александр Пушкин

В известной статье «Русский человек на rendez-vous» (1958) Н. Г. Чернышевский выявил некоторые особенности развития любовного сюжета в русской литературе и обрисовал образ типичного русского героя этого сюжета. В своих рассуждениях критик опирался главным образом на произведения Тургенева и Гончарова. Образ главного героя-любовника русской литературы – Александра Пушкина – под таким углом зрения, в сущности, не рассматривался. В необъятной пушкиниане, разумеется, много сказано и о его любовных связях, и о его любовной лирике, но все эти сведения с трудом складываются в целостный образ. Не говорим уже о постоянном смешивании личности поэта с лирическим субъектом его стихотворений.

Любовная лирика Пушкина, выстроенная в хронологический ряд, удивительным образом складывается в завершенный сюжет, где есть начало и конец, сквозные мотивы и постоянные образы. Комментарий к стихотворениям, написанный в свободной, почти беллетристической форме, следует непосредственно за каждым стихотворением, с тем чтобы книга представляла собой единый текст. В такой книге не обойтись, конечно, без фактов биографии поэта, но в основном внимание сосредоточено на лирическом субъекте его стихотворений. История пушкинской любовной лирики – увлекательная и драматичная история его становления как поэта и как мужчины. В лирических признаниях скрыты сложные психологические коллизии, анализ которых поможет яснее представить себе внутренний мир Пушкина. Разговор о лирических стихотворениях невозможен без некоторых теоретических положений касательно лирики в целом и особенностей пушкинской поэтики. В книге предусмотрен ряд коротких отступлений, например: «О лирическом герое», «О содержании лирического стихотворения», «О "мертвой возлюбленной" Пушкина» и пр. В конце книги даются библиографические справки. Книга адресована не узким специалистам, а широкому кругу читателей, интересующихся поэзией, Пушкиным и его эпохой.

В мае 1813 года ему исполнилось четырнадцать лет. В это лето он написал свое первое любовное стихотворение! Первой музой будущего великого поэта стала Наталья – крепостная актриса графа Варфоломея Васильевича Толстого, имевшего в Царском Селе свой театр. Посещение спектаклей составляло «первое и почти единственное удовольствие» лицеистов, которым даже летом не разрешалось покидать Царское Село[1]. Хорошенькие актрисы, естественно, привлекали внимание взрослеющих мальчиков, а Наталья, по рассказу В. П. Гаевского, считалась в труппе «первой любовницей»[2]. Не устоял перед ее чарами и Пушкин.

К Наталье

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь – и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Смехи, вольность – всё под лавку,

Из Катонов я в отставку,

И теперь я – Селадон!

Миловидной жрицы Тальи

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце – Купидон!

Так, Наталья! признаюся,

Я тобою полонен,

В первый раз еще, стыжуся,

В женски прелести влюблен.

Целый день, как ни верчуся,

Лишь тобою занят я;

Ночь придет – и лишь тебя

Вижу я в пустом мечтаньи,

Вижу, в легком одеяньи

Будто милая со мной;

Робко, сладостно дыханье,

Белой груди колебанье,

Снег затмивший белизной,

И полуотверсты очи,

Скромный мрак безмолвной ночи —

Дух в восторг приводят мой!..

Я один в беседке с нею,

Вижу… девственну лилею,

Трепещу, томлюсь, немею…

И проснулся… вижу мрак

Вкруг постели одинокой!

Испускаю вздох глубокой,

Сон ленивый, томноокой

Отлетает на крылах,

Страсть сильнее становится,

И, любовью утомясь,

Я слабею всякой час.

Всё к чему-то ум стремится,

А к чему? – никто из нас

Дамам в слух того не скажет,

А уж так и сяк размажет.

Я – по-свойски объяснюсь.

Все любовники желают

И того, чего не знают;

Это свойство их – дивлюсь!

Завернувшись балахоном,

С хватской шапкой на бекрень

Я желал бы Филимоном

Под вечер, как всюду тень,

Взяв Анюты нежну руку,

Изъяснять любовну муку,

Говорить: она моя!

Я желал бы, чтоб Назорой

Ты старалася меня

Удержать умильным взором.

Иль седым Опекуном

Легкой, миленькой Розины,

Старым пасынком судьбины,

В епанче и с париком,

Дерзкой пламенной рукою

Белоснежну, полну грудь…

Я желал бы… да ногою

Моря не перешагнуть,

И, хоть по уши влюбленный,

Но с тобою разлученный,

Всей надежды я лишен.

Но, Наталья! ты не знаешь,

Кто твой нежный Селадон,

Ты еще не понимаешь,

Отчего не смеет он

И надеяться? – Наталья!

Выслушай еще меня:

Не владетель я Сераля,

Не арап, не турок я.

За учтивого китайца,

Грубого американца

Почитать меня нельзя,

Не представь и немчурою,

С колпаком на волосах,

С кружкой, пивом налитою,

И с цигаркою в зубах.

Не представь кавалергарда

В каске, с длинным палашом.

Не люблю я бранный гром:

Шпага, сабля, алебарда

Не тягчат моей руки

За Адамовы грехи.

– Кто же ты, болтун влюбленный? —

Взглянь на стены возвышенны,

Где безмолвья вечный мрак;

Взглянь на окны загражденны,

На лампады там заженны…

Знай, Наталья! – я… монах!

Его первое любовное стихотворение получилось длинным и многословным: четырнадцатилетний автор просто захлебывался от радости и волнения. Наконец-то и он испытал это волшебное чувство, о котором столько читал и слышал! Хотя он и пытается изобразить сожаление («Пролетело счастья время, / Как, любви не зная бремя, / Я живал да попевал»), но не может скрыть ни свой мальчишеский восторг, ни тревожно-сладкое предвкушение того, чего «никто из нас дамам в слух <…> не скажет».

Стихотворению был предпослан эпиграф (позже зачеркнутый): «Pourquoi craindrais-je de le dire? / C’est Margot qui fixe mon goût» («Почему мне бояться сказать это? Марго пленила мой вкус». – франц.), взятый из сатиры Шодерло де Лакло «Послание к Марго» (1774). Тридцатитрехлетний французский поэт «боится» признаться в своем чувстве, возможно, из-за самого предмета страсти: под именем Марго выведена фаворитка Людовика XV мадам Дюбарри, в прошлом – публичная женщина; русский поэт-подросток пока еще «боится» просто выговорить интимные, «стыдные» слова[3]. Недаром стихотворение перенасыщено литературными клише: поэтическая условность помогает ему совладать с новыми, острыми и непривычными ощущениями. Он увлеченно примеряет на себя разные литературные маски героев популярных комедий, опер и – скрывается под ними. Игровая форма стихотворения делает возможным и самое сокровенное финальное признание: «Я… монах!». Иными словами, я – мальчик, еще не знавший любви.

В своем первом полудетском стихотворении о любви Пушкин еще не умеет выразить то, о чем он скажет позже точно и откровенно: «Безвестных наслаждений темный голод меня терзал»…[4]

Ему исполнилось пятнадцать, и свое второе стихотворение о любви он назвал «Опытность»:

Кто с минуту переможет

Хладным разумом любовь,

Бремя тягостных оков

Уй на крылья не возложит.

Пусть не смейся, не резвись,

С строгой мудростью дружишь;

Но с рассудком вновь заспоришь,

Хоть не рад, но дверь отворишь,

Как проказливый Эрот

Постучится у ворот.

Испытал я сам собою

Истину сих правых слов.

«Добрый путь! прости, любовь!

За богинею слепою,

Не за Хлоей, полечу,

Счастье, счастье ухвачу!» —

Мнил я в гордости безумной.

Оглянулся… и Эрот

Постучался у ворот.

Нет! мне, видно, не придется

С богом сим в размолвке жить,

И покамест жизни нить

Старой Паркой там прядется,

Пусть владеет мною он!

Веселиться – мой закон.

Смерть откроет гроб ужасный,

Потемнеют взоры ясны,

И не стукнется Эрот

У могильных уж ворот!

Не думаем, чтобы к лету 1814 года он набрался собственного опыта в «науке страсти нежной», но чужой опыт – любовную лирику – он знал прекрасно. Образ проказливого Эрота, стучащегося у ворот, восходит к оде III Анакреона. Пушкину она могла быть известна по переводам М. В. Ломоносова и Н. А. Львова. Уже в этом раннем стихотворении, заимствуя и подражая, он умеет сделать чужое своим. В известных сюжетах вдруг светится что-то глубоко личное, хотя, быть может, мы, через призму времени, иногда и домысливаем простой текст. Ведь ему еще пятнадцать, он не может знать, как сложится его будущая жизнь; но мы-то знаем, что шутливое заявление: «Нет! мне, видно, не придется / С богом сим в размолвке жить» совершенно справедливо.

Красавице, которая нюхала табак

Возможно ль? вместо роз, Амуром

насажденных,

[Тюльпанов, гордо наклоненных,]

Душистых ландышей, ясминов и лилей,

[Которых ты всегда] любила

[И прежде всякий день] носила

На мраморной груди твоей —

Возможно ль, милая Климена,

Какая странная во вкусе перемена!..

Ты любишь обонять не утренний цветок,

А вредную траву зелену,

Искусством превращенну

В пушистый порошок! —

Пускай уже седой профессор Геттингена,

На старой кафедре согнушися дугой,

Вперив в латинщицу глубокий разум свой,

Раскашлявшись, табак толченый

Пихает в длинный нос иссохшею рукой;

Пускай младой драгун усатый

[Поутру, сидя у] окна,

С остатком утреннего сна,

Из трубки пенковой дым гонит сероватый;

Пускай красавица шестидесяти лет,

У Граций в отпуску, и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке,