Зная важность теперешних обстоятельств, весьма понимаю нетерпение, в каком должно находиться ваше императорское высочество от неприбытия еще государя императора в Санкт-Петербург; я надеюсь, что Всевышний Бог поможет милостию своею вашему императорскому высочеству поддержать существующий порядок, устройство и тишину и что все верноподданные его императорского величества всячески стараться будут сохранить оные вполне.

Здоровье государыни императрицы Елизаветы Алексеевны очень нас беспокоит частою переменою и всегда менее к лучшему. Г-н лейб-медик Стоффреген еще сего дня уверял меня, что он находит ее величество лучше и что прежде чувствуемых припадков она более не имеет; напротив того, получила от скорби обыкновенные нервические припадки, которые, по его мнению, не подают никакого беспокойства, и надеется, что с помощью Божией со временем совсем пройдут».

Князь Волконский и барон Дибич нашли в бумагах умершего императора церемониал похорон императрицы Екатерины II, захваченный им с собою, может быть, на случай смерти Елизаветы Алексеевны; вот этот-то церемониал как раз облегчил их задачу и пригодился для похорон самого Александра.

11 декабря тело императора Александра перенесли в собор Александровского монастыря, поставив на специально устроенном там катафалке под балдахином.

29 декабря 1825 года печальная процессия двинулась в Петербург.

На другой день князь Волконский писал так цесаревичу Константину Павловичу: «Вчерашний день был для нас ужаснейшим, ибо навеки расстались с отцом нашим, в Бозе почивающим покойным государем императором. Не могу описать вашему императорскому высочеству той минуты, в которую принесено последнее поклонение праху его, и чувств горести и скорби, всеми ощущаемых. В 10 часов утра, после литургии и панихиды, кортеж выступит отсюда с той же церемонией, какая была при переносе тела из дворца в монастырь. Народ сопровождал по всей дороге до самого ночлега и даже из сторонних деревень. Вдовствующая государыня императрица Елизавета Алексеевна изволила присутствовать при последней панихиде и прощалась с телом любезнейшего ее супруга, с коим вечная разлука не могла не подействовать на весьма ослабленное уже от скорби и прежней болезни ее здоровье».

В то же время сама Елизавета Алексеевна писала своей матери 31 декабря следующее: «Все земные узы порваны между нами! Те, которые образуются в вечности, будут уже другие, конечно, еще более приятные, но, пока я еще ношу эту грустную, бренную оболочку, больно говорить самой себе, что он уже не будет более причастен моей жизни здесь, на земле. Друзья с детства, мы шли вместе в течение тридцати двух лет. Мы вместе пережили все эпохи жизни. Часто отчужденные друг от друга, мы тем или другим образом снова сходились, очутившись, наконец, на истинном пути, мы испытывали лишь одну сладость нашего союза. В это-то время она была отнята от меня! Конечно, я заслуживала это, я недостаточно сознавала благодеяние Бога, быть может, еще слишком чувствовала маленькие шероховатости. Наконец, как бы то ни было, так было угодно Богу. Пусть Он соблаговолит позволить, чтобы я не утратила плодов этого скорбного креста – он был ниспослан мне не без цели. Когда я думаю о своей судьбе, то во всем ходе ее я узнаю руку Божию».

4 января 1826 года князь Волконский писал следующее уже императору Николаю: «Насчет сопровождения оного (т. е. тела Александра) я был в большом затруднении по неприбытию сюда никого из Санкт-Петербурга; из генерал-адъютантов граф Ожаровский не бывал по сие время; граф Ламберт хотя и находится здесь, то как он не нашего исповедания, то государыне императрице угодно было приказать потребовать генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова, коему изволила сама поручить драгоценные останки покойного супруга своего, в надежде, что ваше императорское величество благоволите утвердить сделанный ее величеством выбор и позволите графу Орлову-Денисову довершить до Санкт-Петербурга возложенное на него поручение».