Но теперь настало время мне позаботиться о ней. Я почувствовал, что в моих силах изменить ее судьбу и дать ей отдохнуть. Думая о ней, я думал и о всех своих братьях и сестрах, представляя, как измениться их жизнь, когда они перестанут жить под гнетом круглосуточной опасности и мыслью об нескончаемой войне.

– Авем, – окликнул я ее, прежде чем она закрыла за собой двери. Она заглянула в кабинет, стоя в дверях. – Прости за вчерашнее. Я погорячился.

Она ласково улыбнулась, и кивнула.

– Ничего страшного. – ответила она. Этим тоном она говорила со своими детьми.

– Давай я тебе помогу? – предложил я.

– В чем? – удивилась она.

– Во всем. Даже собрать всех в большом зале.

Она улыбнулась, и на ее лице заблестел огонек радости.

– А ты не хочешь сначала побриться или умыться? – ответила она, посмеиваясь.

Я посмотрел на себя в зеркало: мои волосы были растрепаны и давно не знали стрижки, глаза – красные от бессонницы, подбородок покрыт густой щетиной. Я пригладил волосы рукой. Убрал длинную челку с глаз. В тот же момент мой внешний вид немного улучшился.

– Нет. – ответил я – Так тоже пойдет.

– Тогда идем.

Я закрыл двери кабинета, мы вместе спустились в холл, и вышли во двор. У самого края каменной дороги я увидел подснежник, белеющий средь черной земли. Наклонившись, я сорвал его и вдохнул его аромат. Он пахнул весной, свежестью и вдохновением, настолько отличавшимся от холодного стального запаха зимы. На мгновение внутри меня появилось чувство спокойствия и мысль о том, что все будет хорошо.

– Что там? – спросила Авем.

– Подснежник. – ответил я, показывая ей хрупкий белоснежный цветок.

– Давно я их не видела здесь. – улыбнувшись, ответила она.

Мы двинулись дальше, направляясь к кухне. Возле библиотеки играли дети под присмотром сестры Агнесс. Их было невозможно не заметить или не услышать даже за версту. Они дружно и шумно носились роем по двору, пачкая свои теплые пальтишки, падая, увязая маленькими ботиночками в грязь, но придавая значение лишь своим желаниям и чувствам. Один ребенок в пушистой белой шапке и сером пальтишке с меховым воротничком побежал в нашу сторону. В радостной улыбке и ярком румянце на лице этого ребенка я узнал девчушку, называвшую днем раньше меня своим отцом. Она подбежала к нам и первым делом поздоровалась со мной и Авем. Я опустился возле нее на колени, и она вновь заключила меня в свои объятия.

– Папочка! – защебетала она, заглядывая мне в глаза – Я так соскучилась! Ты уже выздоровел? Ты пришел в себя?

Ее лучистый взгляд не мог оставить меня равнодушным к ее переживаниям.

– Да, дорогая, мне уже лучше. – ответил я и протянул ей подснежник – Это для тебя.

Она взяла его в свои ручки в теплых варежках, понюхала цветок, и, радостно посмотрев на меня, бережно всунула его в кармашек пальтишка.

– Спасибо. – сказала она, кокетливо улыбаясь мне.

– Ты знаешь, как называется этот цветок? – спросил я.

– Нет. – простодушно ответила она – Скажи мне.

– Он называется подснежник. – объяснил я – Потому, что он прорастает из-под снега ранней весной, когда другие цветы еще не могут вырасти.

Девочка все время внимательно смотрела, не сводя с меня глаз. Когда я замолчал, она опустила глазки вниз и заглянула во второй кармашек своего пальтишка, оттянув его. Она засунула туда свою ручку и достала из него нечто, пушистое с одной стороны, и острое – с другой, и протянула его мне.

– Это тебе, папа. – сказала она.

Я засомневался, стоит ли мне брать ее подарок. Он был адресован ее отцу, а я не считал себя им. И абсолютно не помнил ее, хотя, признаться, у меня уже возникла нежная симпатия к ней. Но эти чувства ни коим образом не роднили нас и не могли заставить меня поверить в рассказы окружающих. Но девочка раскрыла ладошку, и в ней я увидел небольшой деревянный дротик, точно такой, которыми стреляли когда-то аборигены. На одном конце он был обработан лезвием и заострен, а на другом конце находились перышки для меткости выстрела.