– Кому – матери или мне?

– Обеим, – усмехнулась Ана. – Если ребенок не спешит появиться на свет, можешь помочь ему руками, но будь очень осторожна и следи за пуповиной – она не должна обвиться вокруг шеи младенца.

– Или…?

– Или она его задушит.

Эстер сглотнула.

– Ана, я не уверена, что смогу это сделать. Если уж придется, как бы мне хотелось работать с тобой. Я не акушерка. А вдруг я наврежу?

Теплая, крепкая рука пожилой женщины сжала ее ладонь.

– Ты не навредишь, Эстер. Если возникнут проблемы, значит, они все равно возникли бы. А ты сможешь их решить. Дети хотят родиться. Каждый раз это истинное чудо.

– Если младенец – это чудо, то его смерть – это величайшая трагедия, – вздохнула Эстер.

Ана улыбнулась ей в темноте.

– Пусть это тебя не останавливает, дитя. Ты отважно берешься за очень важное дело, и Бог благословит тебя.

– Ваш бог или мой?

Ана снова усмехнулась.

– Оба. Бог един, просто мы слышим его по-разному.

С вышки донесся громкий хохот эсэсовцев. Похоже, кто-то выиграл. Женщины съежились.

– Вам пора идти, – сказала Эстер. – Быть рядом с нами опасно.

– Неправда, – ответила подруга. – Опасно быть рядом с ними.

Ана взглянула на вышку и быстро скрылась в кустах. Эстер стало грустно. Ей нужно было столько сказать, столько узнать. Она стояла и смотрела туда, где только что стояла акушерка. Филипп обнял ее и потянул за собой. Они еле успели спрятаться за углом от патруля. Сердце Эстер отчаянно колотилось. Она с благодарностью прижалась к мужу и стояла так, пока патруль не ушел.

– Я люблю тебя, – шепнула она, всматриваясь в дорогое лицо.

– Я тоже люблю тебя. Как насчет чердака?

Эстер энергично закивала, и они вместе пошагали к дому. Эстер думала о младенцах. Как бы ей хотелось подарить Филиппу себя – и ребенка! Но сейчас не время для детей. Хорошо, что они с мужем есть друг у друга.

АНА

– Тихая ночь, святая ночь…

Рождественские гимны раздавались на улице прямо под окнами Аны. Пели по-немецки, но все равно прекрасно. Подойдя к окну, она посмотрела на детей. Пар вылетал из их ртов, словно музыка сама принимала материальную форму. Ана вздохнула. Дети казались такими невинными. Они восхищенно смотрели на огромную рождественскую елку, установленную в конце улицы. Это были не нацисты, а обычные немцы, которые спокойно жили в Лодзи, пока в город не вошли солдаты и не сказали им, что они выше всех остальных. Кому не хочется такое услышать?

Ана не могла их простить. Да, это не они сменили название города и приняли новые законы, не они загнали евреев за колючую проволоку, но они не выступили в защиту тех, кто оказался в гетто. Они не сказали: «Нет, это неправильно, не по-христиански!» Нет! Даже распевая рождественские гимны, они радовались, что во время войны оказались на нужной стороне и смогут получить весь мир – и неважно, какой ценой. Стиснув зубы, Ана отвернулась от этих ханжей и вернулась к родным.

При виде накрытого стола сердце ее сжалось. Весь день они постились, но сейчас их ждал традиционный праздничный ужин. Стол застелили сеном и белой скатертью – символ стойла. Двенадцать тарелок символизировали апостолов. Рот Аны наполнился слюной, когда она увидела свекольник, нежные пироги, селедку в сливочном соусе и классического жареного карпа. В этом году найти рыбу было нелегко, но вчера Якуб вернулся домой и сказал, что приятель отца его друга продает карпов на окраине Каролева (официально Карлсхофа). Бартек поспешил туда. «Улов» они всю ночь держали в ванне, и теперь вкуснейшая золотистая рыба красовалась посреди стола.