Она вспомнила собственных сыновей. Они уже выросли, но остались так же близки ее сердцу, как были новорожденными. Ана зашагала быстрее. Удивительно, но ее семья почти ничего не потеряла от этой странной смены жилья. В новом доме были очень высокие потолки и большие окна, выходившие на восток и позволявшие любоваться рассветом. В доме имелась большая кладовка, отлично оборудованная кухня и даже третья спальня, чему очень обрадовался Бронислав. Но это был не их дом. Ана каждый день чувствовала, что вторгается в воспоминания другой семьи. И все же в доме было тепло, спокойно, и жили они там своей семьей – в переполненном еврейском гетто все было по-другому.

Ана бросила взгляд на гетто. Вдоль Гартен-штрассе тянулся небольшой парк с ручьем Лодка. Но с другой стороны стояла уродливая изгородь – высокие деревянные столбы, поверх которых тянулась скрученная колючая проволока. Через каждые двадцать метров стояли смотровые вышки с вооруженными эсэсовцами. В юго-западной части гетто, возле ручья, было темновато, и башни стояли пореже, поэтому Ана смогла незамеченной подойти ближе. Она увидела, как в конце улицы устанавливают огромные ворота. Ана ахнула. Проходившая мимо полька с двумя детьми в коляске остановилась и посмотрела на нее.

– Они заперли этих бедолаг…

– Совсем?

Женщина кивнула.

– Евреям запрещено входить и выходить. Перегородили даже главные улицы, которые пересекали гетто. Евреи могут переходить их только в установленное время. На днях я слышала, что нацисты заставляют их строить мосты, чтобы они не «пачкали» дороги.

– Безумие… – пробормотала Ана.

– Безумие и жестокость, – согласилась женщина.

Бросив испуганный взгляд на смотровые башни, она поспешила прочь.

Ана стояла, пока не стемнело. Сквозь ограду она смотрела на людей в гетто. Она думала, кто живет в ее доме, и ноги сами понесли ее к ручью. Вода стояла довольно низко – апрель выдался необычно сухим. Ана без труда перешагнула ручей и подошла прямо к ограде, прячась за густыми кустами. Протянув руку, она коснулась шершавой поверхности дешевых столбов – страшный забор, непреодолимый для запертых внутри душ.

За ее спиной, весело подпрыгивая, пробежали двое немецких детей в ведьминских шляпах. Ана вздрогнула, но осталась на месте, завороженная зрелищем абсолютного зла.

– Ана?

Голос был тихим и мягким, но от этого звука Ана буквально подпрыгнула на месте – выше, чем немецкие дети. Она со страхом огляделась и увидела, что от суетливой толпы обитателей гетто отделилась хрупкая фигурка.

– Эстер? Эстер, это ты?

– Это я…

Девушка подошла к ограде и протянула руку. Ана с радостью сжала девичьи пальцы, не опасаясь занозить руку.

– У тебя все хорошо?

– Насколько это возможно. Мы с Филиппом живем вместе с нашими родителями и Лией, но у нас есть комнатка на чердаке, и это очень… романтично…

На последнем слове голос ее дрогнул, и у Аны упало сердце.

– Звучит не слишком романтично…

– Пока Филипп со мной, все хорошо, – на сей раз уже твердо ответила Эстер.

Ана перевела взгляд на прочную темную ограду.

– Вас здесь заперли?

– Да, они «запечатали гетто». Евреи не должны пачкать улицы Литцманштадта.

При этих словах обе вздрогнули. Немцы переименовали Лодзь в честь собственного героя. Польский язык медленно, но верно исчезал из города. Это было неприятно, но не так ужасно, как полное исчезновение еврейских жителей.

– Вы… в безопасности?

Пальцы Эстер вздрогнули, но она отважно кивнула.

– У нас есть свои больницы, и я стала медсестрой. Филипп вернулся к швейной машинке, так что все не так плохо. Румковский говорит, что мы должны работать, чтобы выжить. Немцам мы нужны лишь до тех пор, пока приносим хоть какую-то пользу.