Случится плохое настроение и кажется мне, что и небо заканчивается вместе с хуторскими дорогами. И тогда изводит меня только одно желание: лишь бы майским утром увидеть черёмуху. Упали дороги в Лабанорские леса, разбросали руки и ждут.
Зрячее время
– Как перезимовали? – спрашиваю у старой Текли.
– Со стариком трудно – ноги не хотят ходить. Злится на себя…
А я и зимою, из Москвы вижу их лесные дни и ночи и как им обоим тяжко. Но никогда они не откажутся от этой жизни. Они – дома.
Здесь их стены и дымит послушная труба. И не дым это совсем. Это летучая тёплая забота друг о друге и такой же летучий тёплый отдых до следующего близкого утра.
Здесь братские души среди доверчивых стен.
В своём доме на стены не натыкаются. Это всё равно что натыкаться на облака, на туманы. Протяни руку – и сама рука выведет тебя к свету – к такой же золотой руке.
На хуторе живут испытанные, оседлые слова.
Кто и долго ли ещё будет их слушать?
Чтобы сохранить сокровенные слова, здесь надо жить и работать. По-другому не сохранишь. Ведь слово – это дело.
Утро – моё время…
Поднимается солнце. На трубу опускается окоченевший с ночи залётный берёзовый листок. Ждёт, когда затопят печь. Тёплый дымок оживит его, смахнёт с трубы и, глядишь, снесёт к родному дереву берёзе.
Сердце не молчит, значит, глаза видят.
Пустые зимние сани впали в летнюю спячку. Нетерпеливая телега сегодня дремала под молодым месяцем, под звёздами. Телега ждёт ранних хозяев – человека и лошадку.
Хотите частушку? А то рассказ что-то грустноватый!
Говорят, на хуторе зимнее время училось расти и умирать у дуба. Такое оно тяжёлое и медленное.
А весеннее время?
Весеннее время должно обгонять первоцветы, но, главное – успевать за озимым хлебом.
День – моё время… Он поворачивает хозяйство к маю, к лету, к солнцу. Зацвели яблони. Лепестки черёмухи засыпали двор. Никто ни к кому не стучит в двери. Прохожие случаются, но ни одного пришельца.
В будние дни не бывает гостей. С мая по август редко гостюют, некогда. А коренные люди и так на виду один у другого. И руки их на виду.
Вон заскорузлые пальцы Яна и Текли в занозах чертополоха.
Такие руки могут излечить ближнего от тоски, а землю от нелюбви. Излечат делом, других лекарств у них нет.
На худой Текле вечный фартук цвета палой листвы. Снимает его только на ночь. Днём отдыхает – не снимает, некогда. Вижу соседку и в голове крутится постоянный вопрос-ответ:
Это приговор знаменитой Олонецкой стиховодницы Ирины Андреевны Федосовой. Приговор 1895 года!
И что из того, что душа стариков-соседей оглохла к тайнам. Да, может, и не было для них в жизни тайн. «Не та счастлива, которая у отца, а та счастлива, которая у мужа».
Вечер…
Старикам время опустить руки. Дать рукам и себе отдых. Мне время поднять руки – откровенно признаться: трудно жить, как они; нет физической силы на такую жизнь. Душевные силы есть. Они и держат меня возле стариков. Спасибо им.
Не огня прошу. Прошу терпения.
Перед самым сном будто лопаются надо мною почки неуклюжих, невысказанных, сокровенных слов. И валится на меня налитая их тяжестью верхушка лохматого дерева. Ель столетняя валится. Значит засыпаю…
Зрячее время не прощает иллюзий.
Хорошо.
Не печка греет