И снова утро. Солнечное, сосновое и травное.

Пани Текля сидит на низенькой скамеечке и стрижёт дымчато-белую грустную козу. На них свешивается душистая розовая ветка яблони. Шерсть пеной падает и падает на одуванчики.

Коза положила голову на колени хозяйки и покорно смотрится в задубелый до блеска её фартук. Потом поднимает рогатую голову – глядит в ласточкино небо. Коза молчит. Ей не жалко своей облачной шерсти. Ей легче дышится. Это всё, что можно понять, глядя на козу и Теклю. Козы непоследовательны и своенравны. Но их можно держать на привязи! Овец на хуторах почти не держат – из-за волков. Некому пастушить, каждая пара рук и ног нужна в поле и на огороде. А «без пастуха овцы не стадо».

Гудят пчелы, охаживают-облетают яблоневый цвет над головой и одуванчики под ногами. На паре задних пчелиных лапок топорщатся шарики-ботфорты, розовые и оранжевые. Так смешно налипает яблоневая и одуванчиковая пыльца. Зато переносить удобно!

У хутора нашего, со стороны поля есть каменный холм.

Откуда он, кем насыпан?

Пахарем.

Годами пахарь и огородник выбирают камни из-под сохи и лопаты, из-под бороны и лошадиного копыта, из-под вил и собственных каблуков. Сперва человек кидает камни на межу, на край поля и огорода. А появится время – сносит в выбранное дороги место.

Десять, тридцать, пятьдесят лет растёт каменный холм. Памятник хуторянина себе, своим рукам, спине своей. Простой памятник – строгий и опрятный.

Смотрю на стариков-соседей. Соображаю.

Из всех истин человеку в конце концов остается земля и небо. Значит и мне. Мой хутор мал. Мал наш мир. Коротки длинные заботные дни. Но велик зов дома: дом постоянно ждёт человеческого тепла. Не печка греет.

Сегодня 21 мая. В этот день народ приговаривает: велика милость, если сегодня дождь пойдёт. С этого дня, считается, приходит устойчивое тепло.

Завтра прилетает в Вильнюс моя семья с Акукой. Сегодня надо добираться до города.

Надеваю оранжевый рюкзак. Зелёным лесом иду к ближайшей станции. И поездом до Вильнюса. Ночую, как всегда, у старого друга, литовского прозаика.

Самолёт прилетел минут на пятнадцать раньше! Подрулил к сетке-забору. За забором сгрудились встречающие. Одни с цветами, другие с детьми, есть даже с собаками.

«Не испугался бы Акука», – подумал я и заволновался. Лоб мокрый, спина холодная. Как перенёс Акука первый в жизни полет? Ведь маленький совсем.

Автобус «Икарус» подвозит пассажиров к сетке. Моих нет.

Поцелуи, цветы. Собаки покрупнее по-свойски бьют хозяев лапами в грудь. Мелкота разноцветная просто визжит и скачет от восторга.

«В этот автобус не сели», – догадываюсь я и ещё больше волнуюсь.

Следующий «Икарус» катит. Глазами сразу отыскал своих. Акука на руках у жены. Дочь держит огромную белую сумку.

– Акука-а-а! – кричу через сетку.

– Аку-ка! – во весь свой шестизубый рот отзывается внук.

Жена с мальчишкой подходит ближе. Внук прячет лицо в её плечо. Игра у нас такая. Это значит нет внука, спрятался внук, пропал куда-то.

– Как долетели?

– Спокойно, – отвечает бабушка. – Мальчишка долго носился по аэровокзалу. А внесли в самолёт – он и заснул. Проснулся, когда шли на посадку.

– Аку-ка! – хохочет маленький авиапассажир.

Хохотать внук начал, кажется, с четырёх месяцев.

Мы в то время не хохотали: ни жена (бабушка), ни я (дедушка), ни наша дочь (мама Акуки). Внук непрерывно болел, начиная с родильного дома.

Мы захохотали месяцев через семь-восемь. Сегодня 22 мая. Внуку один год, два месяца и один день. Пусть смеётся, сколько хочет. И мы вместе с ним.

Откуда такое имя – Акука?

Это не имя, а прозвище. Даже не прозвище. «Акука» – первое слово, какое сказал внук в своей жизни. Взял однажды и сказал: