Эвакуированные ехали долго, с пересадками и длительными ожиданиями свободных составов (приоритет отдавался фронту). Везучие добирались до Ташкента от Москвы или Ленинграда за неделю, невезучие ехали месяц.

Писатель Алексей Толстой (тот, который Николаевич и «красный граф») язвительно называл набитый эвакуированными Ташкент «Стамбулом для бедных». Сравнение отсылало во времена Гражданской войны, когда турецкий Константинополь[66] был так же битком набит беженцами – эмигрантами из России. Почему «для бедных»? Ответ простой – богатые давно уехали в Стамбул, в Советском Союзе богатых не было (во всяком случае, так считалось официально).

Да, это был тот же Стамбул – переполненный, шумный. Сумбур, хаос и вселенская суета. Непонятный азиатский город. Чужой город, который для многих стал своим на всю оставшуюся жизнь…

Прибывающих размещали где придется. Гостиницы и общежития забились под завязку в первые же дни. Начали уплотнять различные учреждения, компонуя их как можно теснее, но и этих зданий тоже хватило ненадолго. Уплотняли не только учреждения, но и местное население, размещая эвакуированных в жилом секторе. Большинство местных жителей относилось к этому с пониманием (война ведь), да и традиции восточного гостеприимства срабатывали, но без дрязг и свар не обходилось. Увы, природа человеческая такова, что ни одно явление не обходится без свар. Ну и на условия и обстоятельства надо сделать поправку. Несчастные люди, сорванные в одночасье с насиженных мест, изможденные голодом и усталостью, отчаявшиеся, отчаянные… Чтобы понять их, надо пожить долгое время в палатке или самодельном шалаше (таких было много), поспать холодной ташкентской зимой (это живущим в домах она кажется теплой) на голой земле, поголодать как следует, а потом представить, что есть возможность поселиться в комнате, спать на кровати, под крышей… И эта возможность одна, а желающих много… как тут без свар? Неудивительно, если до драки дойдет. Говоря «Homo homini lupus est»[67], древние латиняне явно имели в виду поведение в экстремальных и приближенных к ним обстоятельствах.

Количество «самовольных» поселенцев было огромным. Их вылавливали во время облав и выдворяли в другие города. Облавы проводились как в домах, так и в местах скопления народа – на рынках, вокзалах, а то и просто на людных улицах. На первый раз высылка не влекла за собой никаких иных последствий – получи предписание в Фергану или, скажем, Коканд, езжай туда, регистрируйся, работай, получай продовольственные карточки. Но тот, кто нарушал «эвакуационный режим» повторно, мог угодить за решетку по обвинению в нарушении паспортного режима, спекуляции, а то и в шпионаже. В любом городе, в любой местности есть хотя бы одно-два секретных учреждения, и несанкционированное властями пребывание можно трактовать как интерес к этим учреждениям. Притянуто за уши? Надуманно? При желании и не такое притягивали и надумывали. Первого мужа Анны Ахматовой Николая Гумилева расстреляли по обвинению в сфабрикованном чекистами заговоре, можно сказать – казнили безвинно. Единственным реальным «прегрешением» Гумилева было то, что он осмеливался открыто называть себя монархистом.

Притчей во языцех стал пресловутый «замкнутый круг» советского времени – без прописки (так тогда называлась регистрация по месту проживания) нет работы, а без работы нет прописки. Иначе говоря, тех, кто приехал в Ташкент или в какой-то другой город, самочинно не брали на работу, потому что у них не было официальной регистрации, и не регистрировали и не обеспечивали продовольственными карточками, потому что у них не было работы. Смешно и дико, но порой ради получения разрешения на прописку каких-то очень нужных сотрудников руководителям предприятий приходилось обращаться к самому Лазарю Кагановичу